М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
лись еженедельно по воскресеньям на обед и на вечер
многочисленные родные, и там часто видал я Лермон
това, сперва в полуфраке, а потом юнкером. В 1836
году на святой неделе я был отпущен в Петербург из
Царскосельского лицея, и, разумеется, на второй или
третий день праздника я обедал у дедушки Никиты
Васильевича (так его все родные называли). Тут обедал
и Лермонтов, уже гусарский офицер, с которым я часто
видался и в Царском Селе, где стоял его полк. Когда
Лермонтов приезжал в Петербург, то занимал в то
время комнаты в нижнем этаже обширного дома, при
надлежавшего Никите Васильевичу (в Коломне, за
Никольским мостом). После обеда Лермонтов позвал
меня к себе вниз, угостил запрещенным тогда пло
дом — трубкой, сел за фортепьяно и пел презабавные
русские и французские куплеты (он был живописец
и немного музыкант). Как-то я подошел к окну и увидел
на нем тетрадь in folio * и очень толстую; на заглавном
листе крупными буквами было написано: «Маскарад,
драма» 5. Я взял ее и спросил Лермонтова: его ли это
сочинение? Он обернулся и сказал: «Оставь, оставь,
* Формат в половину бумажного листа ( лат.) .
191
это секрет». Но потом подошел, взял рукопись и сказал,
улыбаясь: «Впрочем, я тебе прочту что-нибудь; это
сочинение одного молодого ч е л о в е к а » , — и действи
тельно, прочел мне несколько стихов, но каких, этого
за давностью лет вспомнить не могу.
Здесь не место входить в описание дальнейших
сношений моих с Лермонтовым. Я хотел только опреде
лить время сочинения единственной вполне сохранив
шейся драмы его. Из сказанного выше видно, что она
написана была в первый период его авторства, когда
один только «Хаджи Абрек» его был напечатан. Может
быть, он и исправлял потом «Маскарад», который
я видел тщательно переписанным в апреле 1836 года,
но едва ли сделал в нем существенные перемены 6, тем
более что в позднейшее время он, кажется, вовсе не
принимался за драматический род.
* * *
Когда Пушкин был убит, я лежал в постели, тяжко
больной и едва-едва спасенный недавно от смерти
заботами Арендта и попечительным уходом за мною
доброй матушки. Мне не смели объявить сейчас же
и прямо о смерти Пушкина. Я узнал о ней после разных
приготовлений к такому объявлению. Тогда же получил
я рукописные стихи на эту кончину Губера 1 и Лермон
това. Известно, что пьеса последнего произвела вскоре
громкий скандал и автору готовилась печальная
участь. Бабушка Лермонтова Елизавета Алексеевна
была в отчаянии и с горя говорила, упрекая себя:
«И зачем это я на беду свою еще брала Мерзлякова,
чтоб учить Мишу литературе; вот до чего он довел его».
После дуэли Лермонтова с Барантом нужно было
ожидать большой беды для первого, так как он уже во
второй раз попадался. Можно вообразить себе горе
«бабушки». Понятно также, что родные и друзья стара
лись утешать ее, сколько было возможно. Между
прочим, ее уверяли, будто участь внука будет смягчена,
потому что «свыше» выражено удовольствие за то, что
Лермонтов при объяснении с Барантом вступился вообще
за честь русских офицеров перед французом. Старушка
высказала как-то эту надежду при племяннике своем,
покойном Екиме Екимовиче Хастатове, служившем
192
адъютантом при гвардейском дивизионном начальнике
Ушакове. Хастатов был большой чудак и, между
прочим, имел иногда обыкновение произносить речи,
как говорят, по-театральному, «в сторону», но делал
это таким густым басом, что те, от которых он хотел
скрыть слова свои, слышали их как нельзя лучше. Когда
«бабушка» повторила утешительное известие, он обра
тился к кому-то из присутствовавших и сказал ему
по-своему «в сторону»: «Как же! Напротив того, гово
рят, что упекут голубчика». Старушка услышала это
и пришла в отчаяние.
Поединок с Барантом грозил Лермонтову тем более
серьезными последствиями, что покойный государь
долго не соглашался перевести его обратно в гвардию
в 1837 году. Император разрешил этот перевод един
ственно по неотступной просьбе любимца своего, шефа
жандармов графа А. X. Бенкендорфа. Граф представил
государю отчаяние старушки «бабушки», просил о сни
схождении к Лермонтову, как о личной для себя
милости, и обещал, что Лермонтов не подаст более
поводов к взысканиям с него, и наконец получил желае
мое. Это было, если не ошибаюсь, перед праздником
рождества 1837 года. Граф сейчас отправился к «ба
бушке». Перед ней стоял портрет любимого внука.
Граф, обращаясь к нему, сказал, не предупреждая ее
ни о чем: «Ну, поздравляю тебя с царскою милостию».
Старушка сейчас догадалась, в чем дело, и от радости
заплакала 8. Лермонтова перевели тогда в лейб-гвардии
Гродненский гусарский полк, стоявший на поселениях,