М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
и выездных. Его конь Парадёр считался одним из луч
ших; он купил его у генерала Хомутова и заплатил
более 1500 рублей, что по тогдашнему времени состав
ляло на ассигнации около 6000 рублей 8. О резвости
гусарских скакунов можно судить по следующему
рассказу Д. А. Столыпина. Во время известной поездки
Лермонтова с А. А. Столыпиным на дачу балерины
Пименовой, близ Красного кабачка, воспетой Михаи
лом Юрьевичем в поэме «Монго», когда друзья на обрат
ном пути только что выдвинулись на петергофскую
дорогу, вдали показался возвращающийся из Петер
гофа в Петербург в коляске четверкою великий князь
Михаил Павлович. Ехать ему навстречу значило бы
сидеть на гауптвахте, так как они уехали из полка без
спросу 9. Не долго думая, они повернули назад и пом
чались по дороге в Петербург, впереди великого князя.
Как ни хороша была четверка великокняжеских коней,
друзья ускакали и, свернув под Петербургом в сторону,
рано утром вернулись к полку благополучно. Великий
князь не узнал их, он видел только двух впереди его
ускакавших гусар, но кто именно были эти гусары,
рассмотреть не мог и поэтому, приехав в Петербург,
послал спросить полкового командира: все ли офицеры
на ученье? « В с е » , — отвечал генерал Хомутов; и дей
ствительно, были все, так как друзья прямо с дороги
отправились на ученье. Гроза миновала благодаря рез
вости гусарских скакунов.
В Гусарском полку, по рассказу графа Васильева,
было много любителей большой карточной игры и гоме-
201
рических попоек с огнями, музыкой, женщинами
и пляской. У Герздорфа, Бакаева и Ломоносова велась
постоянная игра, проигрывались десятки тысяч, у дру
гих — тысячи бросались на кутежи. Лермонтов бывал
везде и везде принимал участие, но сердце его не
лежало ни к тому, ни к другому. Он приходил, ставил
несколько карт, брал или давал, смеялся и уходил.
О женщинах, приезжавших на кутежи из С.-Петер
бурга, он говаривал: «Бедные, их нужда к нам заго
няет», или: «На что они нам? у нас так много достойных
любви женщин». Из всех этих шальных удовольствий
поэт более всего любил цыган. В то время цыгане
в Петербурге только что появились. Их привез из
Москвы знаменитый Илья Соколов, в хоре которого
были первые по тогдашнему времени певицы: Любаша,
Стеша, Груша и другие, увлекавшие не только моло
дежь, но и стариков на безумные с ними траты. Цыгане,
по приезде из Москвы, первоначально поселились
в Павловске, где они в одной из слободок занимали
несколько домов, а затем уже, с течением времени,
перебрались и в Петербург. Михаил Юрьевич частенько
наезжал с товарищами к цыганам в Павловск, но
и здесь, как во всем, его привлекал не кутеж, а их дикие
разудалые песни, своеобразный быт, оригинальность
типов и характеров, а главное, свобода, которую они
воспевали в песнях и которой они были тогда един
ственными провозвестниками. Все это он наблюдал
и изучал и возвращался домой почти всегда довольный
проведенным у них временем.
Д. А. Столыпин рассказывал мне, что он, будучи
еще юнкером (в 1835 или 1836 году), приехал однажды
к Лермонтову в Царское Село и с ним после обеда
отправился к цыганам, где они и провели целый вечер.
На вопрос его: какую песню он любит более всего? —
Лермонтов ответил: «А вот послушай!» — и велел
спеть. Начала песни, к сожалению, Дмитрий Аркадь
евич припомнить не мог, он вспомнил только несколько
слов ее: «А ты слышишь ли, милый друг, понимаешь
ли...» — и еще: «Ах ты, злодей, злодей...» Вот эту песню
он особенно любил и за мотив и за слова 10.
Граф Васильев жил в то время в Царском Селе на
одной квартире с поручиком Гончаровым, родным
братом Натальи Николаевны, супруги А. С. Пушкина.
Через него он познакомился с поэтом и бывал у него
впоследствии нередко. А. С. Пушкин, живший тогда
202
тоже в Царском, близ Китайского домика, полюбил
молодого гусара и частенько утром, когда он возвра
щался с ученья домой, зазывал к себе, шутил, смеялся,
рассказывал или сам слушал рассказы о новостях дня.
Однажды в жаркий летний день граф Васильев, зайдя
к нему, застал его чуть не в прародительском костюме.
«Ну, уж и з в и н и т е , — засмеялся поэт, пожимая ему
р у к у , — жара стоит африканская, а у нас там, в Африке,
ходят в таких костюмах».
Он, по словам графа Васильева, не был лично
знаком с Лермонтовым, но знал о нем и восхищался
его стихами.
— Далеко мальчик п о й д е т , — говорил он 11.
Между тем некоторые гусары были против занятий
Лермонтова поэзией. Они находили это несовместимым
с достоинством гвардейского офицера.
— Брось ты свои с т и х и , — сказал однажды Лер
монтову любивший его более других полковник Ло
м о н о с о в , — государь узнает, и наживешь ты себе беды!