М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
* Толстые пахитосы в маисовой соломе, вроде нынешних па-
пиросов, явившихся в Петербурге только в конце сороковых годов.
( Примеч. В. П. Бурнашева.)
209
продажных красавицах, декламирует самые скверные
французские стишонки, тогда как самого-то бог награ
дил замечательным талантом писать истинно пре
лестные русские стихи. Так небось не допросишься,
чтоб что-нибудь свое прочел! Ленив, пострел, ленив
страшно, и что ни напишет, все или прячет куда-то,
или жжет на раскурку трубок своих же сорвиголов
гусаров. А ведь стихи-то его — это просто музыка!
Да и распречестный малый, превосходный товарищ!
Вот даже сию минуту привез мне какие-то сто рублей,
которые еще в школе занял у меня «Курок»... 2 Да, ведь
вы «Курка» не знаете: это один из наших школьных
товарищей, за которого этот гусарчик, которого вы,
верно, сейчас встретили, расплачивается. Вы знаете,
Владимир Петрович, я не люблю деньги жечь; но,
ей-богу, я сейчас предлагал этому сумасшедшему:
«Майошка, напиши, брат, сотню стихов, о чем хо
чешь — охотно плачу тебе по рублю, по два, по три
за стих с обязательством держать их только для себя
и для моих друзей, не пуская в печать!» Так нет, не
хочет, капризный змееныш этакой, не хочет даже
«Уланшу» свою мне отдать целиком и в верном ориги
нале и теперь даже божился, греховодник, что у него
и «Монго» нет, между тем Коля Юрьев давно у него
же для меня подтибрил копию с «Монго». Прелесть,
я вам скажу, прелесть, а все-таки не без пакостной
барковщины 3. S'est plus fort que lui! * Еще y этого
постреленка, косолапого Майошки, страстишка драз
нить меня моею аккуратною обстановкою и приводить
у меня мебель в беспорядок, сорить пеплом и, наконец,
что уж из рук вон, просто сердце у меня вырывает,
это то, что он портит мои цветы, рододендрон вот этот,
и, как нарочно, выбрал же он рододендрон, а не другое
что, и забавляется, разбойник этакой, тем, что сует
окурки в землю, и не то чтобы только снаружи, а рас
ковыривает землю, да и хоронит. Ну далеко ли до
корня? Я ему резон говорю, а он заливается хохотом!
Просто отпетый какой-то Майошка, мой любезный
однокашник.
И все это Афанасий Иванович рассказывал, ста
раясь как можно тщательнее очистить поверхность
земли в горшке своего любезного рододендрона, не
поднимая на меня глаз и устремив все свое внимание
* Здесь: Он перед этим не может устоять! ( фр.) .
210
на цветочную землю и на свою работу; но, вдруг заме
тив, что и я курю мои соломинки-пахитосы, он быстро
взглянул, стоит ли в приличном расстоянии от меня
бронзовая пепельница. Вследствие этого не по натуре
его быстрого движения я сказал ему:
— Не опасайтесь, дорогой Афанасий Иванович,
я у вас не насорю. Но скажите, пожалуйста, гость ваш,
так вас огорчивший, ведь это тот молоденький гусар,
что сейчас от вас вышел хохоча?
— Да, д а , — отвечал С и н и ц ы н , — тот самый. И вы
шел, злодей, с хохотом от меня, восхищаясь тем, что
доставил мне своим визитом работы на добрый час,
чтоб за ним подметать и подчищать. Еще, слава богу,
ежели он мне не испортил вконец моего рододен
дрона. <...>
...Я спросил Синицына: «Кто же этот гусар? Вы
называете его «Майошкой»; но это, вероятно, школьная
кличка, nom de guerre?» *
— Л е р м о н т о в , — отвечал С и н и ц ы н , — мы с ним
были вместе в кавалерийском отделении школы. <...>
— Вы говорили давеча, любезнейший Афанасий
И в а н о в и ч , — спросил я, почти не слушая служебных
рассуждений моего с о б е с е д н и к а , — вы говорили, что
этот гусарский офицер, Лермонтов, пишет стихи?
— Да и какие прелестные, уверяю вас, стихи пишет
он! Такие стихи разве только Пушкину удавались. Сти
хи этого моего однокашника Лермонтова отличаются
необыкновенною музыкальностью и певучестью; они
сами собой так и входят в память читающего их. Словно
ария или соната! Когда я слушаю, как читает эти
стихи хоть, например, Коля Юрьев, наш же товарищ,
лейб-драгун, двоюродный брат Лермонтова, также
недурной стихотворец, но, главное, великий мастер
читать стихи, — то, ей-богу, мне кажется, что в слух
мой так и льются звуки самой высокой гармонии.
Я бешусь на Лермонтова, главное, за то, что он не
хочет ничего своего давать в печать, и за то, что он
повесничает с своим дивным талантом и, по-моему,
просто-напросто оскорбляет божественный свой дар,
избирая для своих стихотворений сюжеты совершенно
нецензурного характера и вводя в них вечно отврати
тельную барковщину. Раз как-то, в последние месяцы
своего пребывания в школе, Лермонтов, под влиянием