Мачеха-судьба
Шрифт:
– Будешь? – протянул фляжку Трафлину Пупину.
– Нет-нет, на службе, – быстренько открестился Арсеня. Кто его знает, этого забредшего, вдруг нарочно отводит, а шайка воров уже выносит с территории пиловочник, а, может, казачок засланный Ивановым, дескать, прощупай моего работничка, не зря ли уминает хозяйский овёс… – Нынче, брат, чуть что – под зад коленкой, и гуляй, Вася. – И похвалил себя за находчивость. Зачем осложнять обстановку, выяснять личности, лучше сразу расположить к себе этого буржуя на рабочее-крестьянский лад по наиболее благоприятной линии. Конечно, было как-то неуютно, нерадостно от визитера, но визитер ломал
– Друзья, обманем смерть и выпьем за любовь, быть может, завтра нам уж не собраться вновь, сегодня мы живём, а завтра – кто предскажет?
Гость сделал маленький глоток, фляжку сунул обратно за пазуху. Лицо от горячительного зелья не стало пополневшим весельем, оно оставалось печальным и потерянным.
Сидели молча. Трафлин детально изучал гостя, гадал, где ему довелось его видеть, и не мог вспомнить. В райцентре и окрестностях он знает много бизнесменов и жуликов, прислушивался, ожидая по дыханию гостя узнать родословную, сомневался: заговорить первому или дать возможность гостю поведать о себе, каким ветром его занесло на склады господина Иванова?
Хорошо сказал мудрый Саади: «Покуда человек не говорит, неведом дар его, порок сокрыт».
– Не люблю ночей и молюсь ночам, – гость очнулся от тягостного своего раздумья. – Безумно ёмкий мир. Безумно! Сколько в нём процентов раздражения и неудовлетворённости?.. Смешно. Если люди долго спорят, то, о чём они спорят, неясно обоим. Самое важное и трудное для духа – умение сдерживать себя. Злословье в мужчине всегда постыдно. Верно?.. Верно. Ночь – это очень чувствительная скрипка. Только ночь придаёт блеск звездам и женщинам. Ночью щепетильная застенчивость не мешает высказаться прямо, ночь лелеют в объятиях три феи: нежность, доброта, любовь; это каким надо владеть мастерством, чтоб не поранить ночь, не порвать струны? Ночь с физической осязаемостью обнимает первородную тишину, вымотанную вконец землю, народ, а тишина – это грустное сновиденье, это секундное эфирное свечение. Ночь греет нас самим дорогим на свете топливом, но и ночь сжигает мосты. Бурная ревность совершает больше преступлений, чем корысть и честолюбие. Верно?.. Верно. Если бы Лаура была женой Петрарки, писал бы он ей сонеты всю жизнь? Сомневаюсь. Да, друг мой, счастье – это глаза, которые могут засориться пылинкой, и из них потекут слезы.
Арсеня слушал ступенчатую философию и поражался, как можно доходчиво разложить ночные часы дежурства по значимости оных: ведь и правда, чего хорошего провести ночь в окружении мрачных, пахнущих диким лесом штабелей? «У этого барина ум на порядок выше ума нашего учителя физики, у того магнитное поле что покрова Богородицы от самых пят до макушки, а этот…
И откуда только такие берутся? Шпарит без запинки, и о чём? О вечном! В правильном направлении идёт, в правильном!» – сторож дал высокую оценку ораторскому мастерству гостя. Но немножко усомнился в трезвости мышления: что краснобаю мешает высказаться в приличной аудитории, в пивной, например, боится, что освищут?
В какой-то момент гость запнулся на высоконравственном Марке Аврелии и спросил сторожа, сидевшего с открытым ртом, слышал ли тот о таком? Трафлин сглотнул слюну, отрицательно замотал головой. Гость не отпустился от удил взнузданного скакуна, всем корпусом качнулся вперёд. Диванные пружины умоляюще заскрипели под
– Марк Аврелий написал труд «Наедине с собой». Счастье – по крайней мере однажды – стучится в каждую дверь! Время – миг; сущность – вечное течение; душа – неустойчива; судьба – загадочна; душа – сновиденье и дым; посмертная слава – забвение…
Только оратор замешкался, копаясь в извилинах своей памяти, как Трафлин вернул его извилины к ночным переживаниям:
– Ночь никто не любит. Я вот тут сижу как обалдуй проклятый, караулю, а кто пиловочник сырой унесёт, кому нужны бревна?
– Бревна всем нужны, – возразил гость. – Из бревна можно вытесать человека, хотя бревно останется бревном и в орденах, и в лентах.
– Как говорит шеф, разум есть синтез кулака и кошелька. Большой талант вести разговор. Начитанный вы человек, а я гусь лапчатый. А, собственно, вы по какому вопросу?
– Вопросу? – удивился гость. – Прокурор что ли?
– Я-то? Сторож я, Пупин фамилия, а вот вы какой прокурор, не ведаю.
– Вот и ладно, – сказал гость. Откинулся головой на спинку дивана и, видимо, задремал. Трафлин Пупин возражений отдыхать не чинил, потому что немало всякого знатного и богатого люда спит ночами без всяких претензий на удобства и даже находит это приятным занятием. Полководец Суворов пользовался седлом вместо подушки? Было такое дело. Индийские йоги спят на гвоздях и другим советуют так спать. Вон по телевизору плелась как-то длинная кинокомедия «Богатые тоже плачут». Зять под вой Марфы Карповны просмотрел её почти всю. И всё же спать богатому, умному человеку, как ничтожнейшему элементу, не пристало там, где пахнет чужим потом, рыбьими головами, где валяются под столом истрепанные игральные карты.
Свет автомобильных фар уперся в окно сторожки. Трафлин хотел было бежать, проверить, кого ещё принёс леший на его голову, но леший не заставил себя ждать, влетел в помещение сам.
Это была красивая воительница с огромными бессонными глазами. Она влетела как штормовой напор волны в глухую гавань, сметая ненужный хлам до самого подспудья вытяжной трубы. Всё существо её трепетало радостью встречи, жадной, нетерпеливой любовью к тому, кого она искала. Пала на колени перед мужчиной на диване, положила голову ему на колени и заплакала.
Мужчина очнулся, бережно погладил рукой расплескавшиеся по плечам и спине черные волосы женщины, произнес:
– Помиримся?
Женщина с жаром начала целовать руки мужчине. Трафлин Пупин почти ослеп от горячей тяжести прилившей к голове крови: вот это любовь! Вот так бы когда-нибудь его!..
Мужчина встал с дивана, подтянул к себе женщину.
– Пошли? – тихо спросила женщина, вся впиваясь в мужчину, вся уходя в нежность; минуя нас, судьба вершит дела.
– И спорить с женщиною то же, что черпать воду решетом, – пропел мужчина.
Женщина с такой томительной прелестью повела плечами, с такой стройностью выпрямила и подтянула до какой-то дрожи свой стан, что у Трафлина застучало сердце. Не зря бытует поговорка: «Хороша Маша, да жаль, не наша».
Взял её на руки, понёс, будто из зала бракосочетания в длинную, полную радостных событий жизнь. В дверь еле протиснулись, пришлось Трафлину рвануть сбитое из досок полотно на себя.
За помощь Трафлин получил початую фляжку коньяка.
Красивой любви без рубцов на сердце не бывает.