Шрифт:
Безумно ёмкий мир
Свою долю от добычи других Трафлин Пупин получает натурой со склада бизнесмена Иванова. Ночами. В полном одиночестве, весь уходя в слух, превозмогая в себе страх быть пойманным за руку, стараясь дышать серьёзно и глубоко, чтоб не ёкала селезёнка, только большое напряжение ума, требующее от рук, ног и спины работать много лучше, чем работают на ленинских субботниках, и меньше тратить нервность тела на писк электрических проводов, заставляют его отгружать в укромное место энное количество днём насмотренных досок. Это не было нахальным грабежом. Как говорится, птичка по зернышку клюёт и сыта. Этот Иванов только с виду мешок с опилками и слишком угрюм для хитрости, и «Капитал» Маркса знает приблизительно, но не приведи господи запустить в этот
Бизнесмен Иванов живёт в своём двухэтажном тереме за высоким забором; рабочий Пупин половину суток хранит своё тело в тещиных покоях, половину суток, не до конца осознавая свою значимость для кошелька хозяина, возле деревообрабатывающих станков, штабелей досок и рычащих моторов. Ночь через две ночи он ночной обходчик. У Трафлина самодействующий разум, рассчитанный природой на сжатие и деформацию. За последние два года Трафлин пять раз менял хозяев, ибо ум истинного пролетария должен находиться в постоянном движении, вот остановился на Иванове, но не уверен, долго ли продержится. Не нравится ему Иванов. «На корабле капитан первый после Бога, я же, бывший мичман, первый после Бога в своём фарватере, я и профком, и партком, и мировой судья: не нравятся порядки – катись колбаской по Малой Спасской!» Мичманский рык не так страшит Трафлина, как родная тёща. Он даже подумывает составить предсмертную записку, чтобы в случае чего – живёт он, замордованный, в тесноте, в точности да покорности, в душевной несовместимости, кормится крохами, а жизнь кишит случайностями – долго ли до беды? Тёщу, Марфу Карповну, обязательно судить и дать пожизненный срок. До Иванова он работал у бизнесмена Лампадина. Уволился, дней пять шатался по селу, присматривался к расценкам, к пиву, искал работу по душе, а теща провела разведку боем, всё выяснила и зятя притянула к позорному столбу: «Опять хвост собаку крутит?! Да какого… да такого!..» И выносит приговор, окончательный и обжалованию не подлежащий: «Завтра иди к Иванову Сережке! Или стой у магазина и собирай милостыню! Не стыдно рожи будет? Хоть бы ребят своих постеснялся, жены! Ведь уродятся же такие обломы!..»
Мечтает Трафлин жить медленно и вкусно. Не обременительно хозяйством. Уж страсть ему по душе тихий шаг пролетарской лошадки, уважение к своей личности, а вот крики, мат, сгорбленный процесс работы, мысли о вечном долге перед Родиной, перед тем же Ивановым, привязанность к коллективу – как-то глупо, засохшая эпоха, потому и жил бесцельным мучеником. Тёща зятя зовёт «ну, ты», он её вынужден звать Марфой Карповной». Пока. Дом признан аварийным, как знать, вдруг повезёт, и они с Валентиной и двумя подрастающими хулиганами получат свой угол? Тогда бы эта Марфуша с кирпичной личиной бандита с большой дороги, и близко ему не надо! Теще везде до всего есть дело, даже ночью, приложив свою голову к телу жены, затихнув в наслаждении теплотой женского тела, он ждёт окрик: «Ну, ты! Не лапай!»
Если говорить честно, Марфа Карповна и лошадь, и бык, и трактор, и мужик. Она фельдфебель царской выправки, уже десять лет на пенсии, но продолжает работать санитаркой в больнице. Любит стриженных наголо мужиков. Стриженые – домовитые. Длинноволосые долго на этом свете не задерживаются. Плешивые – подозрительные и злые.
Когда жена Валентина видит проносящиеся мимо авто, у неё сердце подаёт набирающую температуру кровь бешеными толчками, в глазах плывут радужные пятна, холодеют икры ног. От машин она без ума. Так жаль, что муж самый настоящий пентюх, и в кладовке валяются два ржавых велосипеда.
Сыновья так себе, неоперившиеся птенцы. Старший качает мускулы, собирается в армию. Младший – воображала и лентяй. Буду, говорит, врачом-гинекологом. Бабка против: «Лодырь никогда не преуспеет в своём ремесле!»
На столбе горит, освещая низовую скудость земли, одинокий, будто утоплый, фонарь. Погода сегодня изменилась: встал низовой, отираемый теплом ветер – всё шло к весне. Жизнь по всем приметам должна расширяться в добром направлении, пускай на небе звезд по кулаку не было, и белела одна, как расплёсканная мелким бисером молочная дорога – она текла широко и сильно, до тепла было далеко.
Увы, иного пристанища для Трафлина Пупина просто не было. Встав на пост, он первым
Пропитанная насквозь затхлым табачным дымом хибарка, сломанный телевизор в углу, диван с вывалившимися пружинами, тикающие часы на стене, куча халатов, телогреек, валенок, на столе его могущество Телефон. Трафлин стрижен боксом, по тёщиным меркам «еврей ещё тот», лицо скучное даже для зевоты; он смотрит на медленно тлеющий огонёк в железной печке, его мысли находятся в окружении житейских страстей, ему жалко, что вот как он, вынуждены жить в эту ночь по всей стране тысячи мужиков и получать мизерную зарплату. Нет чувства материального достатка, нет! За своей долей законного отъёма он сегодня не пойдёт: Иванов толкнул на Москву всю готовую продукцию. Лихо зимой коротать ночь в дощатой хибарке, вот дожить бы, как заходит по селу слабоногий южный воздух, заявят о своём транзитном перелёте журавли!.. Рай христов, не жизнь!
И думает Трафлин, что надобно завести собаку. Маленькую, но вредную. Чтоб тявкала до посинения, будто угодила в ад на сковородку, чтоб в её морде жили страх, боязнь и понимание.
У Марфы Карповны есть любимец, кот Васька. Мурлычет притворно, делово, любит нюхать сапоги Арсении, когда тот приходит с работы. Теща внимательно наблюдает за котом, уж не кровь ли чует? И лицо у неё становится настороженным. Метров за триста от складов Иванова есть небольшой сырьевой склад, и работает на том складе одна шустрая вдовая бабенка…
Звонок. Господин Иванов спрашивает, как дела.
– Как сажа бела, – вроде остроумно отвечает сторож. – И вам не спится?
В ответ в трубке длинные гудки.
Не спится бизнесмену Иванову. Третьего дня сноха родила двойню, рад, должно быть, что внуки родились с золотой ложкой во рту, мнёт подушку, прикидывает, как бы побольше миллионов оставить внукам в наследство. Сам недавно вернулся из Египта, тамошний берег избороздил брюхом. Бухтел мужикам, будто бы нырял на большую глубину, отколол от затонувшей Атлантиды камень, немного подушил акулу. Правда, камень «ироды» отобрали, признали истощением древнего мира. Интересно мужикам, как он душил акулу.
Иванов сделал движение руками, будто выжимает портянку, угрожающе произнёс:
– Рыдала до полного изумления.
Может быть, акула и рыдала. Услышала мичманское басовое ворчание, увидела шишковатый нос, дико устрашилась пышных, вскормлённых розовыми щеками усов, и давай визжать от страху. Не на арфе же ей играть.
Взвизгнула дверь, без стука, горбясь через порог, в сторожку ввалился мужчина. Он хорош собой, этот нежданный ночной гость, статный, в дорогом пальто со стоячим воротом, на ногах полуботинки, на шее белый адмиральский шарф. Неизвестный человек не сразу сказал сторожу «привет» или что-то подобное, он как умирал на ходу, опустив голову и напряжённо соображая. Походил, сел на продавленный диван, расстегнул ворот пальто, достал из-за пазухи фляжку, отвинтил крышку и только теперь заметил хозяина сторожки.