Мачеха-судьба
Шрифт:
– Не одна она, – сказал Титюк.
– Не одна, верно. А могилки тех, у кого родни не осталось… Кресты погнили, трава дурная выше меня, должно быть… Всем бы нам на родине побывать не мешало.
Вышла из горницы седовласая жена Титюка Мария, уперла руки в крутые бока и говорит:
– Да разве ты, Мокей, не знаешь нашего упрямого хохла? Ишь, как запорожец с картины, важности сто пудов. Ты вот распинаешься, а он молчит, он умнее всех.
– Маня! – Титюк всплеснул всем телом.
– Седьмой десяток Маня. Мокей, ты поспрошай народ, вдруг да согласие будет, да трактор схлопочем, да и съездим. У Веньки сороковка есть и телега исправная, у Елагиных восьмидесятка
– Маня!
– Поди, Мокей, поди с богом. Не сварить каши с нашим Кинсаринычем.
Гость ушёл.
Титюк был зол на жену. Крепко стукнул кулаком по столешнице и сказал, метнув глазами молнии:
– Ишь, разговорилась! Знай, сверчок, свой шесток!
– А ты не пугай, пуганая я. Захочу, уеду к которому парню в город, а ты дави пузой новый диван, требуй к себе внимания. Да что, Мокей к нему со всей душой, а он как сова из дупла: у-у-ух!
Ковыляет Мокей Чупря по Устью, с одним заговорит, с другим покурит – нет, не горят желанием бывшие шопшеньгские мужики побывать на родине.
Потный и малиновый от напряжения Сашка Елагин возился со стиральной машиной. На предложение Мокея затряс своей бородой-мочалкой, замахал руками:
– Да ты что! Гниль, бездонные грязи! Полные колеи воды стоят с самой весны! Не-е, Мокей, как представлю – ужас.
Мокей сделал какое-то суетливое движение лицом, хотел сказать, что есть же объезды, но Сашка остановил его:
Конец ознакомительного фрагмента.