Мадам Гали. Свободный полет

Громов Борис Николаевич

Мы ценим то, что Израиль — одна из первых стран, которую вы решили посетить после того, как обосновались в Париже. Вы, наверно, почувствовали зов предков. Когда вы ступали на камни, которые помнят поступь Давида, вы ощущали, что вы — часть Богом избранного народа. Будьте же достойны ваших предков и не запятнайте ваше имя, — он помедлил, — и имя мсье Легаре двуличием.

Гали вышла из кабинета как в тумане. Ей казалось, что все это происходит не с ней, что она видит какой-то сон. Сейчас она проснется, и все станет на свои места. Она вышла в приемную, где ее дожидался Натан. Видя ее растерянность, он предложил присесть и выпить чашку кофе. Гали отказалась, ей захотелось как можно скорее вернуться к себе в номер, закрыться и во всем разобраться, не торопясь и в деталях, как она умеет это делать. Натан усадил ее в автомобиль, довез до гостиницы, оставил свою визитку с телефонами и, ничего не говоря, исчез в массе машин, снующих по оживленной улице.

Ей захотелось позвонить Легаре и рассказать о случившемся. Но

внутренний голос, которому она всегда доверяла в ответственные моменты, шептал ей: «Не торопись, сначала разберись во всем сама». Итак, Легаре имел, а может быть, и сейчас имеет контакты с израильской разведкой. Знает ли об этом КГБ? Может быть, не она, а эти ребята с Лубянки ведут игру, где она всего лишь пешка? Она умела думать за других участников взрослых игр. Гали представила Анатолия, который любил обсуждаемые на встречах ситуации изображать в виде рисунков на листах бумаги. Он вообще неплохо рисовал, поэтому участников комбинации набрасывал, точно улавливая особенности их фигур, затем начинал соединять их стрелками, потом появлялись еще какие-то условные обозначения, и в итоге на листе не оставалось свободного места. Как ни странно, к этому времени вся информация структурировалась, и наступала какая-то ясность. Что, если Анатолий нацелился на Легаре? А она — просто связующее звено? Анатолий всегда уходил от разговоров о Легаре, даже тогда, когда их начинала Гали, пытавшаяся понять хотя бы, почему это куратор не спрашивает о нем. Однажды Анатолий, видимо решив закрыть эту тему, сказал ей, глядя прямо в глаза: «Легаре — твоя опора на Западе, мы не хотим его впутывать в ситуации, в которых он «задымится», и ты окажешься без крыши над головой. Ведь он не дурак и понимает, что мимо КГБ в условиях «холодной войны» не проходит ни один советский человек, выезжающий за границу даже на неделю, а тем более на постоянное место жительства».

Анатолий в свое время посоветовал Гали еще до регистрации брака с Гайяром сообщить Легаре о том, что с ней беседовали «люди в штатском», выясняли ее политические взгляды, настроения, отношение к выезду, особенно давили на то, что она будет приезжать к матери и сестре, и ей не следует забывать интересы Родины. И бедняжке Гали пришлось во всем соглашаться с «рыцарями плаща и кинжала», лить слезы (в умеренных количествах) по поводу отъезда из Москвы. В общем, она должна была прикинуться дурочкой, которая даже не была в комсомоле, чтобы у ребят не разгорелся аппетит… Легаре, к ее удивлению, к ее сбивчивому рассказу отнесся довольно спокойно. Поблагодарил за откровенность, сказал, как бы размышляя вслух: «Может быть, поговорим в моем посольстве со сведущими людьми?» Гали ответила, что не может добавить более того, что уже сказала. Все ее знания о спецслужбах умещаются в чайной ложке, которой она в данный момент помешивала в стакане с томатным соком. Она всего этого боится, еще больше боится за Легаре, но не может скрывать от него все то, что сейчас вокруг них происходит.

Так почему израильтяне решили побеседовать с ней? Может, это Легаре проверяет ее «на вшивость»? А что, если она ему не расскажет о контакте с «Моссад», а он в курсе этого? Он ведь перестанет ей доверять — или нет? Голова шла кругом. Гали вдруг почудилось, что она оказалась между двумя жерновами, которые вот-вот начнут перемалывать ее плоть в какую-то бесформенную массу. Она знала только одно: из любой ситуации она должна получить выгоду, гешефт. Гали еще не знала, что в эту минуту зарождалась стратегия ее жизни, которая через тридцать лет приведет ее к вершине счастья, богатства и абсолютной защищенности. «Моссад» официально зачислил ее в «избранные»? Чудесно. Она должна постараться и стать… ну, чуть-чуть более избранной, чем все они. Помочь Господу Богу, когда он станет раздавать козырные карты…

Она достала визитку сотрудника «Моссад» и набрала номер его телефона. Узнав его по голосу, Гали попросила немедленно встретиться с ней. Натан подъехал минут через десять. Молча открыл дверь автомобиля и на сносном русском спросил: «Какая нужна помощь?» Гали сказала, что хотела бы поговорить с кем-то, кто занимается Советским Союзом.

Гали провели в комнату, которая своим убранством и строгостью обстановки чем-то напоминала «кукушку» (конспиративную квартиру), на которой она встречалась с Анатолием. Диван, журнальный столик, два мягких кресла. Стенка с аккуратно расставленными книгами и журналами, которые никто не берет в руки. Холодильник в углу, бар, плотные гардины на двух окнах, потертый местами ковер на полу, приглушающий звуки шагов, а может, скрывающий от посетителя давно требующий ремонта пол. Пока Гали осматривалась, открылась дверь, которую она даже не заметила, и в комнату вошел мужчина… Он представился Моше, усадил Гали в кресло, достал из холодильника напитки, поставил два бокала на стол, машинально вытащил из кармана пачку сигарет. Вопросительно посмотрел на сидящую перед ним молодую женщину. Высокая грудь, пухлые губы, тонкая талия, длинные стройные ноги, тонкие щиколотки — все говорило о том, что перед ним сидела молодая самка, знающая себе цену и понимающая толк в любовных баталиях…

Моше, тридцатилетний сотрудник израильской контрразведки, по характеру был перфекционистом, — он все делал лучше других: лучше всех стрелял из табельного оружия, лучше всех водил автомашины различных марок.

Он прекрасно говорил на иврите, русском и английском языках. Родители его, мариупольские евреи, выехавшие из СССР еще в период первой эмиграционной волны, испытали на себе всю тяжесть адаптации к новым условиям жизни. Сестра Моше погибла на автобусной остановке от гранаты, брошенной палестинским боевиком, и родители делали все, чтобы дать прекрасное образование сыну. Но, прежде всего, Моше был солдатом, армейским офицером, побывавшим под огнем на Голанских высотах. Он имел два ранения и был награжден орденом. Психологи, проверявшие его на детекторе лжи, особо отмечали его искренность и способность переносить большие эмоциональные нагрузки. Моше, с учетом его советского прошлого и знания русского языка, работал в отделе, где отлавливали агентов КГБ из числа тех евреев, которые выезжали из СССР в Израиль навсегда. Многие из них тут же добровольно сообщали о своих отношениях с КГБ, рассказывали о заданиях, оперработниках Комитета, зарабатывая прощение за прошлые грехи. Сейчас перед ним сидела женщина, гражданка Франции. «Зачем же она приехала?» — контрразведчик исключал какой-либо интерес к его стране, кроме корыстного. Красивая, однако, женщина, способная многое натворить…

Усилием воли офицер отогнал мысли в сторону и приступил к беседе. Гали скороговоркой стала благодарить за то, что ее не стали расспрашивать о ее контактах с сотрудниками КГБ, что она ушла с чувством человека, которого освободили от оскорбительных для нее подозрений. И поэтому она готова рассказать о беседах, которые состоялись у нее с чекистами перед регистрацией брака и вылетом в Париж. Она здесь не лукавила и с Анатолием, который разрешил ей «выдать» и без того засвеченных сотрудников КГБ, которые сидели в ОВИРе и во Дворце бракосочетаний на улице Грибоедова. Это были опытные контрразведчики, дорабатывавшие последние годы до пенсии. О них хорошо знали в посольствах США и стран НАТО, вплоть до того, какие курят импортные сигареты и чем увлекаются в свободное от работы время.

Будучи по натуре авантюрной искательницей приключений, Гали и боялась, и невольно стремилась произвести благоприятное впечатление на Моше. Ей хотелось почувствовать приятный холодок, который поднимался по ее позвоночнику всякий раз, когда судьба проверяла ее на выживаемость. Иногда в моменты наивысшего напряжения работы ее мозга, обычно это было связано с заданиями Анатолия в отношении иностранцев, она испытывала что-то похожее на оргазм. Так было, когда, напоив одного итальянца, она в ванной комнате гостиничного номера фотографировала «миноксом» проект контракта на поставку в СССР какого-то завода. Отсняв примерно тридцать кадров, она услышала, как макаронник зовет ее продолжить «to make love» [11] .

11

Заниматься любовью (англ.).

Оставив на полу все как есть: фотоаппарат, папку, листы, разложенные на две аккуратные стопочки — отснятые и еще ждущие своей очереди, она, игриво имитируя танец живота, появилась перед Марчелло в наспех сделанной из полотенца набедренной повязке. Через секунду она уже сидела верхом на парне, который через 15 минут вновь погрузился в нирвану: теперь уже на пару часов. Гали неспешно закончила щелкать «миноксом», аккуратно уложила листки договора в папку, приняла душ, накрасилась, выпила бокал шампанского из початой бутылки и, осторожно закрыв за собой дверь, поехала к ожидавшему ее Анатолию.

Гали была довольна собой и на этот раз: она оставляла господина Моше с ощущением, что новоиспеченная парижанка готова сотрудничать с израильскими спецслужбами. Однако, возвращаясь во Францию, она не могла отделаться от легкой тревоги. Нет, ничего неприятного, что могло бы лишить ее аппетита и сна, просто состояние повышенной, что ли, бдительности, готовности к неожиданностям разного рода…

Когда Гали, упаковав саквояж, осматривала номер в поиске случайно забытых вещей, позвонил Моше. Он сказал, что может подбросить ее до аэропорта, а заодно и поговорить. Гали встрепенулась, как гончая, которая почувствовала запах зайца. Сдержанно поблагодарив, она сказала, что уже спускается в холл гостиницы. По дороге в аэропорт Моше поинтересовался, знает ли она в Союзе кого-либо из евреев, работающих в «почтовых ящиках», специализирующихся на ядерной проблематике. Причем спросил это с таким выражением, словно интересовался, как проехать на Николо-Архангельское кладбище в Косино. Конечно, у Гали были подруги, отцы, братья или близкие родственники которых работали на каких-то оборонных предприятиях. Помедлив, она ответила, что с ходу никого вспомнить не может, но если подумать… По виду Моше можно было понять, что он удовлетворен — скорее, не самим ответом, а готовностью Гали обсуждать этот вопрос. Он тут же перешел на другую тему, стал рассказывать об исторических местах, мимо которых они проезжали. В аэропорту Моше, небрежно шепнув что-то охраннику, провел ее через VIP-зал. На прощание он сказал, что ждет ее звонка, если она соберется приехать в Израиль. Гали, взяв сумку, направилась к стойке контроля багажа. Она не видела, как Моше, сделав несколько шагов после прощания, обернулся и еще раз окинул взглядом ее стройную удаляющуюся фигуру.