Маёвский букварь
Шрифт:
Жалко, координаты Любы-Лены затерялись где-то в одной из моих утерянных записных книжек, и я не могу даже проверить, стала ли эта ясная звёздочка настоящей кинозвездой.
Очень хочется верить, что стала. Несмотря на то, что она нас так незаслуженно проигнорировала.
Но мы всё-таки ВМЕСТЕ провели целую ночь, мчась на скором поезде вперёд и с песней!
Афганцы
Афганцами, если вы ещё не забыли, у нас в стране называют не только жителей страны Афганистан.
Афганцами (только в кавычках, вот так: «афганцы») у нас в стране называют военных, прошедших службу в ограниченном контингенте советских войск в этом самом Афганистане.
У нас в МАях «афганцев» было немного.
Часть из них пришли в 1983, а потом и в 1984 году на абитуру вместе с нами, сопляками. А они уже успели побывать в этом пекле. Назовём их ретро-афганцами.
Но их было мало. Поступили ещё меньше. А доучились до конца вообще единицы. Почему? – читай ниже.
А ещё были ребята, наши сверстники, поступившие с нами в 1984 году на 1-й курс. В МАИ как раз отменили военную кафедру, но к ноябрю успешно восстановили. И большинство 18-леток уйти на службу не успело, хотя некоторые даже побрились наголо. Один из них, Дима, заслуживший характерную кличку Лысый, обрился навсегда – видимо, настолько впечатлил его этот его не-уход в армию.
Но ведь осенний призыв, если вы помните, начинается с 15 октября. И некоторые счастливчики успели-таки в армию загреметь. Не знаю, почему, но (видимо, такая была разнарядка) – почти все эти счастливчики попали в Афган.
Назовём этих везунчиков младоафганцами.
Из ретроафганцев с нами учился некто по фамилии Захарченков. Звали его, кажется, Леша.
Есть люди, которых можно охарактеризовать одним словом.
Захарченков был Тихий. Подозрительно тихий. За всё время нашей совместной учёбы я от него не услышал ни слова. Он молчал, как партизан. И только чему-то улыбался таинственной тихой улыбкой. И была эта улыбка ну… не то чтобы смущённой или стеснительной… Нет. В этой тихой улыбке присутствовал страх. Будто Захарченков чего-то боялся и в качестве защиты выставлял эту робкую улыбку.
Ну, поначалу мы особого внимания на это всё не обратили.
А потом… потом вдруг всё сошлось.
Захарченков постепенно перестал ходить на занятия и как-то затерялся.
А через неделю мы вдруг узнаём, что сегодня ночью он был задержан на вахте родного института в обнимку с подушкой.
Внятно объяснить цель визита он не смог. Он, как всегда молчал и тихо улыбался.
Это сочли уже диагнозом и отвезли его улыбаться в психиатрическую лечебницу.
Больше мы его не видели.
А наши младоафганцы вернулись ровно через 2 года на 1-й курс – в то время когда мы уже учились на третьем.
Из младоафганцев я запомнил Вовку Быченкова.
Говорят, ему снились кошмары, а вспоминать об Афгане он не любил.
Но буквально через год началась перестройка, начали возникать всяческие формы маленького бизнеса типа «кооператив», и Быченков как-то торопливо влился в этот процесс. Будто спешил. Будто его преследовали или догоняли.
В Красном Уголке организовал видеосалон, где за деньги показывал зарубежные фильмы с видеомагнитофона.
А потом пошло-поехало.
И, в общем, теперь у него, не сомневаюсь, всё хоккей.
Вот такие две модели постафганского синдрома: негативная и позитивная.
Тихий Захарченков и торопливый Быченков.
У одного – психика, у другого – нервы.
Наверное, бывают и другие афганцы – но лично я знал только этих двоих.
Дай им Бог здоровья.
Б
Бабушка Божий Одуванчик
– одна из двух старушек-вахтёрш, сидевших на посту общежития шестого факультета по адресу Дубосековская, 9.
На вид ей было лет 90, а может и все сто.
Её бледные одежды – шляпу с цветочком фасона 1920-х годов, и мышиного цвета пальто – выдали наверняка уже с небесных складов.
Двигалась она медленно, и уже не шла, а будто бы скользила, лёгкая, как тень, невесомая…
А голос… голос тонкий и слабый – звучал явно с того уже света. Этим своим слабым голоском она пыталась протестовать, когда мы шли мимо неё, не глядя, не чувствуя её в этом мире: «Молодые люди… (пауза)… предъявите документы…».
Потом она повторяла эту фразу на немецком и французском языках. Потому что закончила Смольный институтъ благородныхъ девицъ буквально незадолго до нашествия туда большевиков.
Молодые люди её абсолютно игнорировали, и она принимала это как данность, но, тем не менее, время от времени, словно проснувшись, шелестела: «Молодые люди… документы… пасспор… аусвайс…»
Наверно, мы ей снились, и она с лирическим безмолвием наблюдала каждый день дежурства этот славный сон, полный молодых людей – может быть, и она рядом с нами чувствовала себя моложе?
Как бы то ни было, с каждым днём она становилась всё бледней, всё прозрачней, пока не растворилась в воздухе окончательно… И только иногда из образовавшейся на её месте пустоты раздавался слабый, потусторонний голосок: «Молодые люди… документы…» – и тихий вдох… и совсем уже неслышный выдох… – именно так и дышат, должно быть, божьи одуванчики…
Багира
Мы познакомились в литературном объединении «Бригантина», когда она была ещё десятиклассницей. Помню, на ней ещё были какие-то полудетские колготки, своим рифлением слегка утолщавшие ноги.
Волосы у неё очень чёрные и очень длинные, кожа смуглая, глаза карие, диковатые и с огоньками. И губы пухлые. И на губах часто улыбка. Она вообще хорошо улыбалась. И выглядела старше, чем школьница. А что вы хотите – южная кровь.
Мама-балерина – дочь татарина и украинки, мифический папа – чилиец с армянской примесью.
Вот такая гремучая кровь текла в этом смуглом теле.
Маринка, лидерша нашей «Бригантины» её недолюбливала – возможно, ревновала к Лёньке. Когда я начинал приводить Маринкины аргументы её, Багириной, вины, она надувала пухлые губки и капризно хныкала «Я – хорошая…»