Магазин работает до наступления тьмы 2
Шрифт:
— Крум с усиками еще жив? — спросила она как-то.
Хозяин уже привык к этому слову и считал, что раз он сам зовет ее монадой, то и она имеет право на специальный термин в отношении людей.
— Жорж? Нет, он уже скончался. Так и не смог оправиться после твоего вселения.
— А Матильда? Она ведь жива?
— Жива, но утратила красоту, рассудок и будущее. Смею предположить, что это уже не жизнь.
— Зачем же они меня звали?
***
Иногда с самого дна сознания всплывала назойливая мысль, что монада просто стала еще одной жертвой «смертельного спиритического сеанса» — и собственного глупого любопытства. Она была любопытна как кошка или как дитя, вне зависимости от того, сколько
— Не забывайте, для чего к нам являются монады и чем они здесь питаются, — предостерегал господин Канегисер. — В сущности, от ваших бесомраков ее отличают лишь некоторые метафизические нюансы. Вы же видите ее?
— Какое-то легкое пламя, которому имени нет…
— Возьмите отгул на несколько дней и хорошенько отоспитесь. Она безобидна для вас лишь потому, что вы не видите снов, вы это понимаете? И все равно психическая связь с ней заметно вас истощила.
— А вы видите сны, господин Канегисер?
Юноша поднял на него утомленные старческие глаза:
— Не то чтобы часто. Мне снится прошедшая жизнь. Обыкновенно мы всем семейством сидим за столом и пьем чай с крыжовенным вареньем.
Улыбнувшись неожиданной искренности наставника, он принялся искать сходные идиллические картины в собственной памяти — и обнаружил, что не помнит лица своей матери. Как он ни силился вызвать ее живой образ — лицо то оставалось в тени, то растворялось в слишком ярком свете. И образ этот уже не отдавался трепетом в сердце, как если бы он пытался вспомнить не мать, а просто какую-то милую, но постороннюю женщину.
***
Его мысли то и дело возвращались к частице монады, которая была изъята, запечатана в склянку из уранового стекла и теперь находилась где-то в хранилище Начальства. Эту рутинную процедуру по подчинению легких духов иногда сравнивали с удалением когтей и клыков у цирковых зверей, однако тут все было сложнее. Разделенные части тянуло друг к другу, и тот, кто владел склянкой, владел и монадой: мог в любое время вызвать ее в телесную оболочку, перемещать из одного кадавра в другого при должной сноровке — для этого, разумеется, требовалось обучение — и, если между ним и духом установлена достаточно прочная психическая связь, мог отдавать ему разнообразные приказы. Даже покинув свою тюрьму из плоти, монада была не в состоянии вернуться в мир духов, пока часть ее остается в мире людей. Как рассказывал господин Канегисер, такому калечному духу оставалось лишь влачить жалкое бестелесное существование рядом с тем местом, где хранилась склянка. «Как бабочка на булавке, пригвожденная к листу бумаги с латинским названием, лишенная самой своей летучей сути и внесенная в определитель», — думал он и сердился: почему опять бабочки…
Ему долгое время было неловко расспрашивать ее о перенесенной операции, в которой чудилось что-то очень личное и унизительное. Но как-то, во время ни к чему не обязывающей беседы, он все-таки не выдержал и поинтересовался, ощущает ли она какие-то последствия изъятия частицы.
— Да, — теребя краешек газеты, ответила она. — Представьте, что из вашего нутра вырвали что-то важное… То, что стучит, — оно важное?
— Это сердце, без него нет жизни.
— Представьте, что у вас вырвали сердце… и где-то там оно продолжает болеть. — Она помолчала, гладя кончиком пальца портрет красавицы в шляпке. — Я… я Матильда. Вы сами сказали. Она жива — и я жива. Но это уже не жизнь. Без красоты и без будущего. Я — Матильда.
— Матильда, — повторил он и окинул ее внимательным взглядом, как будто примеряя.
В отчетной беседе он с плохо скрываемой радостью сообщил господину Канегисеру, что психическая связь, несомненно, установлена.
— Кажется, моя монада… — начал он и осекся, сам пораженный случайно проскочившим притяжательным: моя монада, моя подопечная, моя раба. — Она… она выбрала имя.
— Великолепно. Самое время вывести ее в свет. — И господин Канегисер указал на вечернюю улицу, по которой прогуливались пары и зеленщик катил свою тележку.
«Вы спятили», — чуть не ответил Хозяин, но вовремя успел прикусить кончик языка.
***
Со стороны это, должно быть, выглядело забавно: трое молчаливых мужчин самого серьезного и даже угрюмого вида вели по улице девочку в коротком пальто и тупоносых туфельках. Справа от Матильды шел он, слева — господин Канегисер, а замыкал шествие помощник Иеремия. Трудно было представить себе прогулку более унылую, чем их хождение осторожно расширяющимися кругами вокруг здания конторы. Но Матильду она привела в восторг. Придерживая свою шляпку с розовой лентой, она вертела головой по сторонам и постоянно останавливалась, восхищенно пожирая глазами то дерево, то собачку, то само солнце — и тогда слезы ручьями бежали по ее пылающим щекам.
Чем дальше они отходили от конторы, тем больше оживала Матильда — и он, поначалу объяснявший это благотворностью свежего воздуха и новых впечатлений для всякого существа, вспомнил слова господина Канегисера о том, чем питаются монады. Мясник в грязном фартуке, белокурая дама, ведущая за руку мальчика в берете, умильная пожилая пара, мопс, которого они выгуливают, — от каждого Матильда отщипывала понемногу, становясь живее и веселее. Vis vitalis [2] , аристотелевы энтелехии, прана индийских йогов, магнетические флюиды Месмера или, если совсем по-простому, жизненные силы материальных существ — вот что было теми молочными реками и кисельными берегами, которые манили легких и тяжелых духов в этот безумный расколотый мир.
2
Жизненная сила (лат.).
Но ведь она берет совсем по крошке, думал он. От них не убудет, а моя монада поправится, сколько можно морить ее голодом и держать на строгой диете из специально обученных служащих конторы и второжителей… Молоденькая фрау с хорошо заметным под клетчатым пальто раздутым животом пошатнулась и, бледнея, схватилась за локоть своего всполошившегося супруга, а Матильда запрыгала на месте, указывая на летящего в небе воздушного змея.
— Вам еще предстоит научить ее есть с меньшей жадностью и пользоваться столовыми приборами, — заметил господин Канегисер.
— Пусть этим занимаются более узкие специалисты, — усмехнулся он. — Сноходец укрощен и допущен к прогулкам. Мавр сделал свое дело, мавр отправляется на боковую.
— Я же рекомендовал вам взять отгул и отоспаться.
Не мог же он ответить правду: что в пансионе он теперь считал часы до новой встречи со своей воспитанницей, ночи напролет составлял планы дальнейших разговоров с ней и даже Леночка как-то с волнением шепнула, что ему стоит хоть иногда выныривать из омута страстей. Кропотливое выстраивание психической связи с чуждым существом из непостижимого мира, завоевание безусловного доверия этого существа, своего рода искушение и обольщение духа человеком, внушение ему сочувствия к материальному — все это завораживало. Монады больше не казались ему бесами, вызывающими метафизическое омерзение, — освободившись от львиной доли предубеждений, теперь он считал их скорее кем-то вроде инопланетян, мода на которых, впрочем, наступит значительно позже.