Магазин воспоминаний о море
Шрифт:
Завидовать Кириллу Фокину — в чем бы то ни было — мне и в голову не могло прийти.
Но, но…
У меня странно ослабели ноги. Затем на цыпочках я начал пятиться в темный проем двери. И исчез из мотеля, не сводя с них глаз: сладкий табачный дым так и поднимался над шезлонгами в две струйки.
В машину я садился тоже без всяких мыслей. Нет, одна была — не мысль, а нечто вроде нее: что я делаю здесь?
Не только у бассейна, где Юлечке было хорошо. А вообще — на этих улицах, где одна часть города делала вид, что живет как обычно, пока солдаты уродовали другую
Кассету я больше не включал. Я не трогал ее потом несколько месяцев.
В посольство меня позвали на следующее утро — вежливо, как всегда. Беседовали в кабинете советника, обладателя старой, но очень не слабой «тойоты краун». Кроме него там было еще два человека. Мужа Юли Филимоновой не наблюдалось. Его в последующие дни не видно было вообще нигде.
— Нам тут позвонили из Москвы и зачли пару строчек из твоей последней корреспонденции, — начал советник. — Которая разошлась тиражом в десять миллионов. Но у нас тут узкий круг, так что если ошибся, то признайся честно. Ты пишешь, что вчера была заблокирована дорога через набережную в аэропорт. На карте покажешь?
Я показал: блокировано дважды, вот тут и тут.
— Кто блокировал?
Констебулярия, конечно, объяснил я. Точно ли дальше были мятежники? Вы же не думаете, что я буду прорываться через их баррикады, чтобы проверить слова констебулярии уже у повстанцев?
— Танки?
Нет, сказал я. Два броневика. Дальше — пустая набережная. И там, еще дальше…
— А вторая блокада — ты ее сам видел?
Интересно, как бы я ее видел, отвечал я. Если бы я прошел за первую баррикаду, то оттуда уже, возможно, не выехал — оказался бы в ловушке.
— Долго это продолжалось? Когда началось?
Да откуда же мне знать.
— Ну, что, вроде сходится, — сказал с неохотой советник. — Спасибо. Извини, что побеспокоили. У нас тут одна история есть… Отдельная от прочего. И, это, ты там прекращай геройствовать, Истребитель. Война скоро кончится. Только для твоего сведения: эти ребята ведут переговоры о почетной сдаче.
— А куда же им деваться, — сказал кто-то из присутствовавших. — Сколько веревочке ни виться… На хрена им нужно было блокировать Рохас?
— Международный аэропорт дальше, — пожал я плечами.
— Ну да, да, — был безнадежный ответ. — А на хрена он им сдался?
Городские рейнджеры капитулировали только через два дня. Выстроившись в колонну по двое, триумфальным маршем прошли мимо моего дома, по пустой Айяле среди счастливой толпы, далее в автобусы — и в военную тюрьму. После прошлых мятежей виновных держали там неделю-другую. Тут, с поразившим страну числом жертв, все было хуже. Но в итоге освободили всех, а лидера мятежа, Грегорио Онасана, народ с восторгом избрал в сенаторы — через несколько лет.
Капитуляцию принял жующий сигару Фидель Рамос. Он потом стал президентом, лучшим из всех.
Моя эвакуация кончилась. Я вошел в абсолютно не тронутую квартиру — только стена на балконе была продырявлена залетевшей снизу крупнокалиберной пулей, расплескавшейся по штукатурке. Осколки свинца уже были подметены.
На гладкой поверхности письменного стола, на пустом и видном месте, лежала одинокая целая спичка. На память.
Все блокадники, бледные и счастливые, вышли из своих квартир, кто-то поехал в посольство, кто-то — погулять. Я об этом ничего не знал.
Я лежал. Работа была закончена, Москва обещала не трогать меня неделю, если ничего особого не произойдет. Рождественское безумие в магазинах Макати началось сначала. Можно было пойти туда. Можно было сесть в снежно-белую «тойоту» и поехать на пару дней на море.
Но я лежал и не мог встать, читал, смотрел рекламу по телевизору. Мысли в голове были короткие и простые, состояли из одного-двух слов. Типа «обман». Или «зачем я это делал?».
А еще в голове звучал голос Юли Филимоновой:
— Ка-а-азлы!
Дальнейшее я знаю по многочисленным рассказам посольских женщин. Кирилл, конечно, написал объяснительный рапорт. Не помню, каким образом Юля вообще оказалась не в осаде — кажется, задержалась в своей канцелярии и уже не смогла, к счастью или несчастью, попасть домой, осталась с мужем в посольстве, в походной обстановке. А дальше — поехала в какой-то абсолютно необходимый ей магазин на Рохасе или возле него, встретила случайно Кирилла — или он с самого начала подвозил ее? — и они попали между двух баррикад. Не смогли вырваться. Пришлось остаться на ночь в подвернувшемся мотеле. Ну, они оттуда, конечно, звонили. И вернулись как только, так сразу. В общем, идеально составленный документ. Который никого обмануть не мог и не пытался.
Потом Кирилл принес в бухгалтерию, для возмещения, счет из мотеля. На две отдельные комнаты, конечно.
Кто-то из дипломатов не поленился поехать и проверить. Но в мотелях конфиденциальность — закон. Дипломату подтвердили лишь, что счет настоящий.
Кириллу все возместили. Молча и с ненавистью.
Потом попробовали выяснить, как и почему эти двое оказались в кольце врагов, то есть кто и зачем блокировал часть набережной, вдалеке от основного места боев. Это было сложно — бесконечные разговоры с филиппинцами, которые готовы подтвердить что угодно… Но тут была та самая моя газетная заметка, которую даже приобщили к делу. А это уже бумага, почти документ. Вроде все было чисто.
Но это — с точки зрения формальной. А так всем до единого было ясно, чем занималась эта наглая пара, пока посольские работники трудились посменно круглые сутки в опасной обстановке.
Это было просто невообразимо.
Такие вещи не прощают никому.
Правда, заканчивался восемьдесят девятый год, всем в стране — и, наверное, моим читателям — вообще было не до Филиппин. Никому не нужны были и посольские отчеты о мятеже, рушилась Восточная Европа, трещал мир. Но никто из нас тогда этого не знал. Мы представить не могли, что ровно через два года примерно тот же состав дипломатической команды в Маниле встретится с необычной проблемой — надо объяснить филиппинцам, какую страну эта команда представляет и как страна теперь называется.