Магдалина

Волков Александр

Валерий знал эту историю “изнутри”, потому что как раз в то время, когда агенты фирмы вели переговоры с жильцами, он ходил по квартирным аукционам и покупал квартирки для будущих переселенцев. Я как-то из любопытства зашел с ним на один из таких аукционов и был несколько шокирован тем небрежным размахом, с каким Валерий перебивал конкурентов, спокойно выжидая, когда аукционщик второй раз стукнет молотком, объявляя последнюю названную цену. Тогда он вскидывал над левым плечом свою табличку, на полпути останавливая деревянный молоток аукционщика и, когда тот, вновь

вскинув молоток, добавлял к последней объявленной стоимости квартиры еще сто тысяч рублей – тогда это были большие деньги – с холодным спокойствием дожидался заключительного удара.

По завершению одного из аукционов, на котором Валерий купил сразу три квартиры, к нему застенчивой походкой подошел сутулый молодой человек в вельветовых брюках мышиного цвета и, достав из потертой репортерской сумки диктофон “Sony”, попросил короткое интервью. Я сидел в четвертом ряду пустеющего зала Союза архитекторов, арендованного для проведения аукциона, и видел, как Валерий вздрогнул, и как пристально, словно запоминая, посмотрел в блеклое, “никакое” лицо молодого человека. Потом он неспешно взялся за дужку тонированных, отливающих всеми цветами радуги, очков, плавным усталым жестом стянул их с тонкой, глубоко врезанной переносицы и, поставив на подмостки кожаный дипломат с членистыми колбасками номерных замков, стал аккуратно протирать стекла носовым платком.

– А зачем это вам? – спросил он у молодого человека, наводя выпуклое протертое стекло на сверкающий бронзовый куст свисающей с потолка люстры.

– Наша новая газета “Да будет свет!”… возрождение традиций, утраченных за годы правления большевиков… священное право собственности… – сбивчиво и невнятно залопотал тот, щелкнув кнопкой диктофона и поднеся к гладко выбритому раздвоенному подбородку Валерия встроенный угловой микрофончик.

– Меня, простите, нисколько не интересует, добудет ваша новая газета свет или не добудет, – начал Валерий, как бы невзначай постреливая глазами в спины покидающих зал аукционеров, – меня интересуете лично вы…

– В каком смысле? – насторожился тот.

– Как представитель нашей новой свободной от цензуры прессы, официально объявленной “четвертой властью”, – проговорил Валерий, отстраняя ладонью диктофон и направляясь к ступенькам справа от просцениума.

– А что я… я ничего… я по заданию… – растерянно пробормотал журналист, глядя ему в спину.

– Так о чем же нам с вами говорить, – углом рта усмехнулся Валерий, – если вы – ничего? Вот когда станете “чего” – тогда и приходите… Желаю удачи!

– Зачем ты с ним так? – спросил я, когда мы спустились в ресторан пообедать и заодно слегка отметить эту сделку.

– Для его же пользы, – ответил Валерий, глянув на меня поверх развернутого меню.

– Какая польза? – вяло возразил я, – обидел человека ни за что ни про что…

– Я?.. Обидел? – Валерий бросил на кое-как выглаженную пятнистую скатерть клейкий коленкоровый разворот “разблюдовки”, – а какого черта он суется в мои дела? У них в газете, что, полные идиоты сидят? Не знают, кто и на какие деньги сейчас квартиры скупает?..

Или знают? А тогда уже я могу спросить: кто кормит ваш паршивый листок?.. Кто и какие деньги через вас отмывает?.. “Да будет свет!” – ешкин кот!..

Валерий нетерпеливым жестом подозвал официанта, и тот, по-видимому уже как-то разузнав, что за его столиком сидит клиент-миллионер, пружинисто подскочил к нам и, положив на ладонь развернутый блокнотик, учтиво склонил курносый профиль над вазочкой с салфетками.

Я не помню, что мы ели в тот вечер, что пили, отчетливо помню только жилистые желваки, игравшие на Валеркиных скулах в те моменты, когда он, отпив глоток коньяка из высокой тонкой рюмки, молниеносно простреливал глазами сумрачные углы ресторанного зала.

– И что бы я мог ему сказать? – неторопливо, как бы сам с собой, рассуждал он, – откуда у меня, отставного подполковника медицинской службы, такие деньги?.. Был бы я каким-нибудь обозным или стройбатовским генералом, даже снабженцем-прапорщиком – тогда другое дело, а кто я? что я? Черт-те что и с боку бантик!.. Впрочем, плевать, давай лучше выпьем!..

– Давай, – флегматично соглашался я, нетвердыми пальцами обхватывая граненую ножку рюмки, – за нас с вами и за хер с ними!.. А ты н-не жал-леешь?

– О чем? – хмурился Валерий, устраивая на смуглой маслянистой шпротине слезливый кружок лимона.

– Об армии?.. О партии?.. – продолжал я.

– Ах ты об этом? – Валерий коротким тычком накалывал на вилку свой мини-сэндвич и, поводив над ним широкими ноздрями прямого и острого – “гоголевского” – носа, задумчиво отправлял его в рот.

– Вопрос не простой, – продолжал он, вновь наполняя наши рюмки, – если я о чем-то и жалею, так только о том, что сейчас все могло бы быть совсем иначе… И дело здесь вовсе не в том, ушел или не ушел в отставку лично я, а в том…

Валерий замолк, поднял над столом свою рюмку и, прищурив глаз, стал разглядывать на просвет ее переливающиеся янтарные грани.

– В чем? – спросил я, тоже подняв рюмку.

– Ты что, не догадываешься, на какие деньги я все это покупаю? – спросил он, словно пропустив мой вопрос мимо ушей, – на какие шиши мы с тобой здесь икру кушаем и коньяк пьем?.. Мелочь, конечно, но все же…

– Ты же сам говорил: ссуда, дочерняя фирма, и ты, как доверенное лицо…

– Да-да, конечно, все так… – пробормотал Валерий, рассеянно опрокидывая в рот коньячную стопку, – но не все так просто… То есть оно, конечно, просто, но ведь и ссуда тоже не из воздуха образуется, это ведь деньги, живые – откуда?..

– Из банка… а что? – спросил я, разглядев сквозь зубчатый веер салфеток его холодную умную усмешку.

– Помнишь анекдот, – начал он, – мужа на суде спрашивают, откуда вы деньги взяли на машину, дачу?.. У жены. А жена где взяла? В тумбочке. А в тумбочку кто положил?.. Помнишь?

– Муж, – тупо кивнул я, еще не понимая, куда он гнет.

– Ну вот, так и здесь… ясно?

– Почти… – кивнул я, и одним глотком выпив свою рюмку, опять уперся в Валерия неподвижным вопросительным взглядом.