Магдалина
Шрифт:
Познакомились мы на физкультурных занятиях в “подготовительной” группе, куда вполне сознательно стремилась и по большей части попадала та часть университетского студенчества, которая относилась ко всякого рода физическим совершенствованиям как к бесплодной и даже несколько жлобской – обывательской – трате как временных, так и личностных ресурсов. Много в этом было и от глупого мальчишеского пижонства, где хорошим тоном почему-то считалось сойти с пятикилометровой лыжной дистанции за ближайшие кусты и, вместо того, чтобы с удовольствием прогуляться по морозу пусть на казенных, но все же вполне сносных лыжах, выкурить три-четыре сигареты в компании таких же бледнолицых и высоколобых интеллектуалов, переламывавшихся пополам от приступа одышки после тридцатиметровой пробежки за трамваем или троллейбусом.
Как раз во время одного из таких “лыжных” перекуров мы с Валерием и познакомились. Я стоял в низинке, курил, стряхивая пепел на колючие головки репейника и с чувством, похожим на легкое отупение, следил за порхавшими чуть поодаль снегирями. Валерий, скрывшись из поля зрения физрука, от которого уже слегка припахивало водкой, появился на небольшом холмике, оттолкнулся палками и, слегка присев, поехал прямо на меня. Остановившись в двух шагах, он скептически осмотрел всю мою фигуру и вдруг спросил, с какого я факультета. Я ответил, что с биолого-почвенного. Тогда он поинтересовался моей будущей специальностью и, узнав, что я намерен заняться ихтиологией, пренебрежительно заметил, что с прокуренными легкими мне нечего и соваться в специальность, требующую хорошей физической подготовки. – Бросать надо, – авторитетно заявил он, – акваланг курева не терпит… – Чепуха, – сказал я, – у Кусто половина команды курит, и ничего… – Они уже завоевали свое место под солнцем, – возразил Валерий, – а вам еще предстоит жестокая конкурентная борьба… – Ничего, – сказал я, – как-нибудь управимся!.. – Вот-вот! – воскликнул Валерий, – тот самый русский авось – черт бы его побрал!.. – Говоришь: авось! – завелся я, – тогда давай за мной, и мы посмотрим!.. Я бросил окурок в снег, и мы рванули по лыжне, не оглядываясь на курильщиков в кустах и резво обгоняя бледных расслабленных увальней, вяло погружавших в пушистый снег ломаные кольца бамбуковых палок. Надо сказать, что здесь мы несколько перестарались, и на последнем отрезке перед началом длинного пологого спуска, Валерий, всю дистанцию уверенно и размеренно наступавший мне на пятки, окликнул меня. – Идиот, куда ты гонишь? – крикнул он, когда я взлетел на гребень морены и собирался уже рвануть вниз по склону. – Что, сдох? – спросил я, отдуваясь и шерстяной варежкой смахивая с бровей пот. – При чем тут “сдох”? – сказал он, наезжая на кончики моих лыж, – мы с тобой на каком отделении, забыл?.. На дистрофическом!.. А ты рвешь так, словно хочешь выступать за университетскую сборную и получать спортивную пайку в академической столовой!
Насчет университетской сборной он слегка перехватил; туда брали как минимум кандидатов в мастера спорта, проходивших в университет по отдельному конкурсу, но в принципе был прав, так как взглянув на часы, я увидел, что на финише мы вполне можем показать нашему мутноглазому экс-призеру норматив второго взрослого разряда. А так как это никак не входило в наши планы, Валерий, великодушно признав свое поражение, предложил мне ненадолго заглянуть в одно любопытное “местечко”. Я не стал вдаваться в подробные расспросы, и пошел за ним по старой, припорошенной вчерашним снегом, лыжне. Она привела нас к небольшому, домиков в десять, поселочку на берегу широкого, ровно заметенного снегом, озера, со всех сторон окруженного темной зубчатой каемкой леса. Участки вокруг домиков были обнесены сколоченными из жердей заборчиками, окна были наглухо забраны дощатыми ставнями, и только в одном, одиноко темневшем на отшибе среди крапчатых березовых стволов, горело маленькое квадратное окошко, и из круглой керамической трубы устремлялся в синее морозное небо витой молочный столбик дыма. Вдоль домиков между комковатыми снежными гребнями тянулась ровно срезанная ножом грейдера дорога, и на ней четко и глубоко отпечатывались свежие следы зимних автомобильных покрышек. – Ну, слава богу, Василь здесь, – негромко сказал Валерий, глянув на отпечатки, – а, впрочем, куда он отсюда денется…
Вдоль колеи мы дошли до конца поселка и остановились перед низкими дощатыми воротцами, за которыми
На скрип наших лыж из-за сарайчика с хриплым яростным лаем выскочили две крупных черно-белых лайки. Завидев нас, собаки кинулись к воротам, но мой товарищ без тени смущения толкнул лыжной палкой маленькую боковую калиточку и, повелительно прикрикнув на псов, решительным шагом направился к избе. Я, опасливо косясь на угрюмо рычащих лаек, заскользил на лыжах следом за ним. Когда мы стали снимать лыжи, в избе послышалось какое-то движение, приближающийся скрип половиц под чьими-то шагами, затем дверь распахнулась, и в слабо освещенном проеме возник сутулый человеческий силуэт.
– Кто здесь? – раздался настороженный вопрос.
– Свои, Василь, – ответил Валерий, – привет!
После краткого представления и обмена приветствиями, мы проследовали за хозяином и, пройдя холодные, пахнущие кислой капустой, сени, оказались в небольшой, жарко натопленной комнатке с гладко стесанными бревенчатыми стенами. Место против входа было занято печью, двери по обе стороны от нее вели во внутренние комнаты, слева перед замороженным окном стоял застеленный газетами стол, и на нем в живописном беспорядке были раскиданы латунные гильзы для охотничьего ружья, матовые горошины картечи, грязные полотняные мешочки с порохом, миниатюрные жестяные мерки и обвитые свинцовой резьбой пули-турбинки. В правом углу я заметил странное сооружение, похожее на составленную из дюралевых трубок детскую лошадку с жестким коленкоровым седлом и угловатой металлической головой с двумя ручками, похожими на велосипедные педали.
Едва я успел осмотреться, как Валерий уже оседлал эту неуклюжую конструкцию и, накинув на голову наушники, стал обеими руками крутить эти самые ручки. В железной “голове” что-то зажужжало, из наушников послышался писк, и обрывки далеких непонятных фраз закружились по комнате, как стайка моли, вылетевшая из плешивого кроличьего тулупчика.
– “Буран” – “Грозе”, “Буран” – “Грозе”!.. – негромко, но отчетливо заговорил Валерий с маленький черный микрофончик, – как меня слышите?.. Прием!..
Из дальнейшего разговора я понял, что мой товарищ связался с ближайшей воинской частью и попросил, чтобы кто-нибудь из солдат подъехал к трамплину и сказал нашему физруку, что два его студента задержались в воинской части по личным делам.
– Валентиночка, миленькая, – методично и в то же время фамильярно наседал на невидимую собеседницу мой приятель, – да найдут они там этого алкаша, здоровый такой, мордатый, у самого трамплина, да, пусть скажут… Паламарчук и… – Валерий вопросительно обернулся ко мне.
– Камышев, – почему-то прошептал я.
– Камышев! – громко повторил Валерий в налетевший шквал радиопомехи, – Кирилл, Антон, Михаил… Ы… Ы… Ыраклий, сойдет? – спросил он, обернувшись ко мне.
– Сойдет, – сказал я, – но Ыгор, по-моему, лучше…
Пока Валерий трепался по рации, наш хозяин продолжал заниматься своими делами: снаряжал патроны, вгоняя в гильзы серые войлочные пыжи, вставал, прихрамывающей походкой подходил к плите, помешивал палкой какое-то вонючее варево в закопченном чугунном горшке, опять возвращался к столу и, запустив мерку в пороховой мешочек, аккуратной струйкой всыпал в темное отверстие гильзы мелкие серые кристаллики.
Потом Василь ухватом снял с плиты и вынес в сени чугунок, а мы с Валеркой пристроились на углу стола и стали пить чай, глядя, как воздух за разрисованным морозным стеклом наливается темной синевой. Василь вынес нам два потрепанных, густо пропахших потом и порохом свитера, мы переоделись и перебросили наши футболки через протянутую над плитой веревку, сдвинув в сторону сморщенные заскорузлые портянки.
– На кого? – спросил Валерий, когда Василь начал заталкивать снаряженные патроны в тесные кармашки патронташа.