Магические очки
Шрифт:
– Карл! Ты сошёл с ума?
– Да! Точно, – повторил муж. – Смотри; записка, предатель Шедоний!..
– Боже мой! – произнесла Туанета. – Я выронила…
– Нет! Она в руках у меня! Только что получена с почты! Шедоний взялся за честное ремесло, прислал с одним бездельником.
– Шедоний прислал? Теперь? Покажи!.. Это не та! я права… Ах! Я начинаю оживать…
– И рыть мне могилу? Неблагодарная: все открыто… открыто, за что гонишь Парашу и Якова!..
– Я сама скоро помешаюсь… Это записка не та – как узнать? Верно, есть и другая?
–
Он вошел в свою комнату и упал на софу. – Туанета бросилась к себе; муж и жена не понимали друг друга: – один думал о захваченной любовной записке, а другая, что письмо Шедония открыло злодейский умысел; одни мы знали тайну и дожидались окончания.
Туанета рылась в ящиках, комодах, бросалась по всем углам, и ломая пальцы, в отчаянии произнесла:
– Мне изменили! Письмо украдено!
Она села и безутешно заплакала.
Через час г. Ларез позвал к себе жену, запер дверь; мы подкрались и услышали любопытный разговор.
– Семьлет я живу с тобою, – начал адвокат, – и все семь лет ничего, кроме одной неверности и посрамления не вижу; переношу стыд в глубине сердца – он прежде времени сократит жизнь мою. Я не стану осыпать тебя ругательствами, укоризнами; умолчу, что взял из любви в одном платье, и не щадил ничего, лишь бы усладить жизнь твою. Вот письмо обольстителя. Он кровью удовлетворит меня. Читай и оправдайся, если можешь!
Туанета бросилась к ногам мужа.
– Карл! Выслушай, я во всем признаюсь. Когда Август оставил дом, мы точно виделись один раз посредством Шедония; я запретила ему писать. Тщетно иезуит предлагал мне средства продолжать наше знакомство; я решительно отказала. Это пагубное письмо послано без моего согласия; один Шедоний тому виной. Коварный итальянец погубил меня и, конечно, из собственных видов.
– Итак, ты виделась с Августом. Но эта записка разве не служит продолжением первой связи? Разве не обнаруживаешь ты новое свидание?
– Нет! – решительно отвечала Туанета.
– Как нет? Параша и Яков в ней упомянуты. Зачем ты настаиваешь выгнать их из дому?
– Это совсем другое! Не спрашивай меня о том; пожалей об участи несчастной жены: я завлечена, и должна погибнуть!
– Это новое! новая тайна! Скажи…
– Нет! Я не хочу увеличить твоего горя; может статься, я напрасно беспокоюсь, а если сбудется, тогда прибегну к твоему великодушию. Ты один остался другом и защитником моим! Теперь позволь мне удалиться, оплакать мое несчастье и безрассудность! – Она вышла, и мы остались в изумлении, что записка, составленная наугад, оказалась справедлива.
Долго муж ходил по комнате, произносил отрывистые, невразумительные слова, потом вышел и велел позвать Парашу с Яковом.
– Друзья мои! Я виноват перед вами, хотел удалить из дому брата. Останьтесь! Служите ему по-прежнему; я удвою ваше жалованье и не забуду в духовной: я чувствую, она скоро свершится. Теперь, друг мой Яков, развяжи бездельника и отпусти; я не хочу его видеть.
– Слушаю, сударь. Да не прикажете ли переломать ему руки, или ноги, чтоб помнил дом наш навеки?
– Нет; за такой поступок следует ответственность.
: – За что отвечать? Воров бьют и плакать не велят.
– Яков, не тронь, отпусти его: он не вор.
– Вот новость! Так верно, еще хуже вора, когда вы так рассердились.
– Ах! не мучь меня! Ступай! Исполни приказание.
– Слушаю, сударь. Волю господскую нехотя исполнишь!
Он вышел из комнаты, а мы ему шепнули, чтобы он не спешил и дал нам случай позабавиться над лазутчиком; при том самая необходимость требовала задержать его до утра, чтоб Шедоний не узнал о происшедшем.
За ужином мы не видали супругов; один Штаркман распоряжался всем, и, по обыкновению, выпив два стакана грогу, отправился почивать, а мы – в арестантскую. Бедняга лежал связанный на полу и, увидев нас, вскрикнул от страху.
– Не бойся, приятель, мы – люди добрые; не тронем тебя.
– Милостивый государь! Клянусь всеми святыми! Я письма не приносил, а только пришел выведать у Якова, где живет девушка Саша. К ней ходит по ночам один воспитанник; а записку, верно, сам дьявол мне подсунул!
– А ты знаешь этого господина?
– Нет! Шедоний сказал, что зовут его Антонием; уверил, что он – совершенный негодяй и опасный ему враг.
– Мошенник! – вскричал Яков. – Да ты бранишь меня в глаза: с тобою говорит сам Антон Иванович!
– Виноват, милостивые государи, виноват! Простите! – Он принялся целовать мои ноги.
– Нет! Мы такого простить не можем!
– Сжальтесь! У меня жена, шестеро детей!
– А думал ли ты о них, когда шел сюда?
– Думал! Мне обещали щедро заплатить, обещали деньги. Ах! Они нужны мне для пропитания семейства. Внноват! Я польстился… Пощадите! Бедные сироты…
– Пустое! Дети примутся за твое ремесло…
Свыше часа мы забавлялись над лазутчиком, и наконец объявили ему прощенье, с тем, чтоб он оставался смирно в коморке Якова до прихода Шедония, а сами в ожидании утренней сцены разошлись по своим местам»…
Здесь Антон Иванович прервал свою повесть.
– Братцы! Я так зачитался, а вы заслушались, что не заметили времени. Вот ударило 12-ть часов. Теперь полночь. Эй, приказчик! Подай водки и закуску! Полно пить вино; не мешает хватить чего покрепче. Завтра вечером в шесть часов соберитесь сюда; я стану продолжать повесть; она представить вам забавные и вместе с тем ужасные сцены.
Напрасно приятели убеждали продолжать чтение.
– Нет! – сказал решительно повествователь. – Язык мой обессилел.
Они опорожнили штоф водки, закусили, вышли из погреба. Но коварный дух не допустил спокойно окончить путешествие: он взял руку Розальма, показал себя и обратился в медведя огромной величины, стал на задние лапы и заревел так ужасно, что приятели, оборотясь, увидели мохнатого проводника, вскрикнули и пустились бежать, толкая друг друга и кувыркаясь по земле. Тут Мафус принял обыкновенный свой вид и спросил товарища: