Магический код
Шрифт:
— Не говори глупостей, мама. Вот же оно, мое лицо. Где же ему еще быть, как не на мне. А телефон я не слышал. Я здесь альбом с фотографиями рассматривал. Вот.
— Альбом с фотографиями? О господи…
Она сразу поняла, в чем дело. И сразу же села рядом на пол — так, как это умела делать только она, его мама. Точно так же, как Иван сто тысяч лет тому назад, прислонилась спиной к стене и сползла по стене на пол. Села рядом и вытянула ноги — как девчонка.
— Я тебя люблю, — сказал Иван и потерся носом о ее плечо.
— Дай сюда. — Она вырвала альбом из рук Ивана, открыла, пролистала несколько страниц. — Черт, надо было убрать подальше. Надо было
— Кто же выбрасывает фотографии? Фотографии — это воспоминания.
— Иногда воспоминания очень нуждаются в том, чтобы их выбросили, — возразила мать. — Иногда они этого заслуживают. Иногда просто нет другого выхода.
— Перестань, мама. Это просто фотографии.
— Для тебя это не просто фотографии.
Они помолчали некоторое время. Потом Иван сказал:
— Она меня не отпускает, мама. Не знаю, что с этим делать. Знаешь, я думал, что все давно прошло. Я, мам, девушку встретил… Знаешь, такую хорошую… Динку… А она меня не отпускает. Представляешь?
— Ваня…
— Знаешь, я и не понял сразу, что случилось. Не догадался, почему она ушла. Оказывается, это она, Вера, ее выгнала.
— Что ты такое говоришь? Кого выгнала Вера? Когда?
— Вчера. Вечером.
— Иван…
— Я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты скажешь, что Веры нет. Что Вера умерла пять лет назад и поэтому она не могла никого выгнать вчера. Что фотография — это всего лишь фотография. Я и сам раньше так думал.
— Я не это тебе хочу сказать. Это ты и сам поймешь рано или поздно, просто сейчас не в том состоянии. Я другое хочу сказать.
— Другое? Что — другое?
— Сходил бы ты к ней, — помолчав некоторое время, ответила мать. Иван сразу понял, что слова эти дались с трудом, и в то же время, что она собиралась сказать их Ивану уже очень давно.
«Зачем?» — подумал Иван, но вслух не сказал.
— Завтра ведь, кажется, у нее день рождения…
— Мам, ты что же, хочешь, чтобы я на кладбище пошел с днем рождения ее поздравить? Юмор у тебя какой-то черный, знаешь ли…
— Прекрати паясничать, сын. Про день рождения — это я просто так вспомнила. А сходить к ней тебе бы надо. Ты ведь ни разу не был.
— И не собираюсь. Что я там забыл, интересно?
— Сходил бы, — снова повторила мать, словно не слыша Ивана. — Знаешь, может быть, вес и изменится после этого. Может, ты наконец поймешь и примиришься.
— Что я должен наконец понять? С чем примириться?
— С тем, что она к тебе уже не вернется. Никогда не вернется. Ты ведь ждешь ее до сих пор.
— Мама! Да что ты такое говоришь-то, а? Кого я жду до сих пор? Мам, ты совсем с ума сошла! Ты еще сильнее с ума сошла, чем я! Ты думаешь, я не видел, как ты почти полный тюбик с кремом в мусорное ведро выбросила?
— Какой еще… Какой еще тюбик с кремом?
— А тот самый! Тот самый, на котором было написано «Алоэ вера»!
Иван стал смеяться. На самом деле это было ужасно смешно — мама выбросила дорогой крем только для того, чтобы эта надпись лишний раз не мозолила Ивану глаза. Это случилось почти восемь лет назад, но Ивану до сих пор было смешно.
— Прекрати! Прекрати сейчас же! — Она снова тряхнула его за плечи. — Замолчи немедленно! Если бы ты видел тогда себя со стороны, ты бы не только тюбик с кремом… если бы ты видел свои глаза… Если бы ты видел мертвые глаза своего живого сына… — Она осеклась, заметив, как искривилось его лицо. — О господи, Ваня… Ваня, что же это я?! Прости… Прости меня, я не подумала… Я не хотела…
Он сгреб мать в охапку, прижал ее к себе. Провел рукой по гладким,
— Не плачь. Не плачь, мам. Фигня все это. Прорвемся. Подумаешь, фотографии. И знаешь, не такой уж я и слабый, как тебе кажется. Может, раньше и был хлюпиком, так то — дела давно минувших дней, как любил говаривать твой любимый поэт. Преданья старины глубокой. И фотографии — ты права, это всего лишь фотографии. И если ты считаешь, что это нужно, я схожу на кладбище. Обязательно схожу. Завтра схожу. Честно.
— Сходи. Я действительно считаю, что это нужно. Она ведь не чужая тебе была. Хоть и обидела тебя, и жизнь твою поломала. А все равно нехорошо это, на кладбище ни разу… Нужно уметь прощать, сынок. Сможешь простить — глядишь, и отпустит она тебя. Сразу отпустит.
Поднявшись с пола, он протянул руку матери. Снова притянул ее к себе, прижался губами к волосам. Сказал:
— Может, и отпустит.
Хотя в глубине души в этом сомневался.
Дорога шла через весь город и заняла почти два часа. За окном метелило, Иван попал в жуткую пробку — начало зимы в городе всегда было стихийным бедствием, обыкновенный и вполне естественный в начале декабря снегопад едва не разрушил все транспортные коммуникации. Дорога была до отказа забита троллейбусами, автобусами и машинами, водители которых вовремя не позаботились о том, чтобы поменять резину. Машины буксовали, а автобусы в едином стремлении объехать бесконечные неповоротливые троллейбусы натыкались друг на друга. Слышно было, как их водители, высунувшись из окон, матерят друг друга.
Иван успел сто раз пожалеть о том, что уступил матери и поехал-таки на кладбище. На душе было тяжело и тоскливо. Он вообще никогда не был сторонником подобных мероприятий и не понимал, какая надобность мертвым в том, чтобы живые регулярно таскались на кладбище, где от них уже давным-давно ничего не осталось. Только хлопоты одни — а мертвым никакого проку. Мать всегда ругала его за такие слова и говорила, что судить об этом нельзя, а если уж сложилась такая традиция, значит, не напрасно.
Он сидел в машине, наблюдая вавилонское столпотворение за окном, и раздумывал о том, что же будет делать у Вериной могилы, и неприятный осадок в душе становился все гуще. Хотелось повернуть назад, а матери соврать, что был на кладбище, поговорил по душам с Верой и что Вера его на самом деле после этого отпустила. На все четыре стороны. Что она ему так и сказала: «Иди-ка ты, Иван, на все четыре стороны!» И он теперь задумывается, в какую из этих четырех сторон пойти.
Но возможности повернуть назад не было. Во-первых, не хотелось все-таки обманывать мать. А во-вторых, и это было самое главное, — пробка. Пробка, в которую он попал, давала возможность очень медленно продвигаться только вперед. Никаких тебе разворотов-поворотов, прямая дорога — на кладбище…
Иван усмехнулся. Со вчерашнего вечера что-то изменилось в нем, что-то надломилось. Какая-то часть души, еще остававшаяся живой и непокоренной, теперь покорилась неизбежности судьбы, и он уже почти смирился с мыслью о том, что больше никогда не увидит Диану. Хотя утром, перед работой, все же заехал в спортивный комплекс — и почти не удивился, когда старший тренер — тот самый Федор, которому Иван однажды здорово позавидовал, — сказал ему, что Дианы сегодня нет и в ближайшее время не будет. Что она взяла пока отпуск за свой счет, но, вероятнее всего, к тренерской работе уже больше не вернется.