Магический круг
Шрифт:
Этот преданный забвению «пасторальный» период жизни Зои не слишком хорошо согласовывался с увековеченной ее собственными усилиями легендой, но зато отлично вписывался в историческую канву ужасных событий, от которых меня бросало в дрожь. Я не забыла, что произошло в 1940 году на той самой неделе, когда Зоя неожиданно решила прокатиться во Францию: в те дни началась немецкая оккупация. И в Париже тогда оказался не только фон Хаузер — по словам Джерси, он прибыл туда за своей двенадцатилетней дочерью Халле, — но и еще один, более давний знакомец Зои.
Я, конечно же, не забыла о нашем с Лафом купании в горячем бассейне Солнечной долины, когда он поведал мне,
Стала ли моя бабушка Зоя дамой полусвета или просто танцовщицей, работала ли во французском Сопротивлении, как утверждал Вольфганг, или сотрудничала с нацистами, как говорил Лаф (что казалось более вероятным), — так или иначе завтра я сама впервые смогу оценить, какова она, реальная Зоя Бен.
Учитывая обстановку секретности, если не сказать предательства, в которой варилось наше семейство, возможно, Вольфганг не знал, что наши с ним матери, Джерси и Халле, были сводными сестрами. Возможно, он также не догадывался, что восьмидесятитрехлетняя красотка Зоя, которую он счел совершенно очаровательной, на самом деле его родная бабушка. В конце концов, я ведь сама не знала ничего до сегодняшнего вечера.
Однако одно объяснение Джерси полностью выявило очередную ложь Вольфганга. Оно было связано с событиями той недели, когда хоронили Сэма. И в этом свете последнее зашифрованное сообщение Сэма выглядело еще более зловещим.
Перед похоронами Сэма Джерси, так же как и Огастус с Грейс, немного побеседовала с душеприказчиком об оглашении завещания; но в отличие от Огастуса и Грейс у Джерси были на это особые причины. Она познакомилась с мистером Лео Абрахам-сом, адвокатом и душеприказчиком дяди Эрнеста, когда стала вдовой. И вот теперь, когда умер и Сэм, вполне понятно, что Джерси захотелось узнать, как в дальнейшем она будет получать доходы, которыми последние семь лет обеспечивал ее Сэм. Но дело было не только в доходах.
Узнав, что я, вероятно, буду главной наследницей Сэма, Джерси пожелала выяснить, известно ли мне, с какой ответственностью это сопряжено. Она сама имела вовсе не общее представление о том, что именно Сэм унаследовал от отца. Возможно даже, моя мать была вовсе не так уж пьяна, как изображала в тот день на кладбище. Вспоминая сейчас ее потрясающее поведение, я понимала, что оно, несомненно, дало нам короткую передышку от общения с Огастусом и Грейс и возможность спокойно пообедать вдвоем. Но когда Джерси поняла, что я пребываю в полном неведении, то решила отловить меня, когда остальные члены семьи уберутся из города, и все мне рассказать.
Джерси привезла на похороны одну свою личную собственность, и хотя сейчас она не могла вдаваться в подробности, даже небольшого намека было для меня достаточно. Она собиралась отдать мне то, что привезла, после нашего разговора, но я исчезла. Переосмыслив ситуацию, она завернула документы в толстую пергаментную бумагу, запечатала их и послала мне по почте, нацарапав для меня записку на внутренней стороне коричневой обертки. Но ее я, к сожалению, выбросила, даже не посмотрев. Однако, судя по краткому описанию, которое Джерси могла себе позволить в нашем разговоре по трансатлантической
По причинам разумной осторожности мы с мамой сговорились, что все остальное обсудим после моего возвращения, и я повесила трубку. Вольфганг уже поджидал меня с нашим багажом возле будки, и мы направились на стоянку такси. Когда наш таксомоторный кабриолет ворвался во влажную бархатисто-черную парижскую ночь, до меня вдруг дошло, что, вопреки всем предупреждениям Лафа, я иду на известного в поговорках медведя с голыми руками.
Вполне вероятно, что Вольфганг в глаза не видел рунического манускрипта до той самой ночи, которую он провел в моей квартире в Айдахо, притащив меня туда без сознания сразу после приключения с лавиной. И если так оно и было, с ужасом осознала я, то человек, который сидит сейчас рядом со мной в такси, кружащем по ночным парижским улицам, с самой нашей первой встречи кругом обманывал меня.
Такси затормозило на узкой улочке на левом берегу Сены перед «Рёле Кристин»; Вольфганг вылез из машины, расплатился с шофером и позвонил в ворота.
— Мы только что прилетели последним самолетом, — сказал Вольфганг портье на почти безупречном французском. — И пока не успели поужинать. Не могли бы вы дать нам ключи от номера и убрать наш багаж, пока мы сходим куда-нибудь перекусить?
Портье согласился, Вольфганг обменял щедрые чаевые на ключи от номера, и мы направились по этой улочке туда, где еще горел свет и за многочисленными столиками в изысканном уютном ресторанчике ужинали театралы, заглянувшие сюда после окончания вечерних спектаклей.
Принесли заказанные нами coquilles [69] с шикарным морским ассорти, приправленным экзотическими средиземноморскими специями. Вкусная пища и крепкие вина всегда заставляли меня по-настоящему расслабиться и подобреть — и притупляли инстинкт самосохранения именно тогда, когда мне необходимо было его обострить.
— Ты довольно долго болтала по телефону с Америкой, — заговорил наконец Вольфганг, когда на нашем столе появился свежий зеленый салат. — Часто общаешься со своей матушкой?
69
Специальные раковины, на которых подают блюда из морепродуктов (фр.).
— Как минимум каждые пару лет непременно, невзирая на погодные условия, — сказала я.
— Вероятно, этот звонок связан с твоим вечерним разговором в Вене с дядей? — предположил он. — Почему-то ты вела себя необычайно тихо с тех пор, как мы покинули Вену.
— Да, частенько я болтаю больше, чем следовало бы, — согласилась я. — Но обычно веду себя сдержанно, когда речь заходит о делах моей семьи. Конечно, теперь, когда выяснилось, что мы с тобой и правда родственники, я подозреваю, что не осталось уже практически ничего, что мы не могли бы обсудить друг с другом. Разумеется, если мы оба, для освежающего разнообразия, решим поговорить начистоту.