Магиер Лебиус

Мельников Руслан Викторович

Провернул…

Ск-щ-щ-ж-ж-р-р-р-режет.

И – слабый щелчок.

Ничего! Замок не поддался. Кольцо не разомкнулось.

Сосед обманул?

ГЛАВА 43

Дипольд поднял искаженное лицо. В горящих глазах пфальцграфа отчетливо читалось недвусмысленное намерение. Одно-единственное. Исковырять изуродованной вилкой обезображенное лицо бывшего часовщика. А после намотать на никчемную отмычку потроха обманщика.

– В другую сторону, – зажмурившись и втянув

голову в плечи, подсказал Мартин. – В другую крутить надо, ваша светлость!

Дипольд провернул в другую.

Еще щелчок – чуть звонче, чуть сильнее. И – звяк! – металл о камень. Есть! Правое кандальное кольцо открыто, развалено надвое. И обе его половинки беспомощно валяются на плитах пола. Обвисшая цепь болтается теперь лишь на левой ноге.

Дипольд снова пустил в дело ключик Мартина. Цепь спала и с левой лодыжки. Ох, до чего же славно! Непереносимо зудела и кровоточила натертая железом кожа. Но в ногах, привыкших за эти дни к тяжести железа, ощущалась небывалая легкость. Ноги готовы были бежать. Куда угодно. Прямо сейчас.

Ай да Мартин! Ай да мастер!

Теперь – дверь.

– Как? – выдохнул Дипольд. – Мартин, дверь – как? Говори, пока ноги не повырывал!

– Дотянитесь до замка через решетку, – прошелестел обреченный ответ. – Вставьте отмычку снаружи, с той стороны. Рукоятью вставьте. Проверните. Три или четыре раза – не знаю точно. Вправо проверните. То есть это если снаружи – вправо, а из клетки – влево. Только надо аккуратно, чтобы не сломать вилку.

Пфальцграф подошел (Господи, до чего же все-таки здорово ходить без этой звенящей обузы на логах!) к запертой решетчатой двери. Просунул руку между прутьев…

– Эй! Эй! Светлость! Где твоя цепь?! Ты что задумал?! – Узилищная темнота – живая, копошащаяся, чуткая и настороженная – почуяла неладное, заволновалась.

…Нащупал замочную скважину. Вставил отмычку снаружи. Осторожно, не спеша, сдерживая себя, не прикладывая излишней силы, пр-р-ровернул. Влево – как и говорил Мартин.

Р-р-раз.

Втор-р-рой.

Тр-р-ретий.

И…

Четвер-р-ртый!

Решетчатая дверь скрипнула под навалившемся телом пфальцграфа, отворилась.

И зловонная удушливая темнота подземелья взвыла. Теперь уже всерьез. Теперь – по-настоящему. Темнота взбесилась. Но лишь слабые отголоски яростных криков из беснующихся общих клеток доносились сейчас до сознания Дипольда. Его собственная душа звенела от торжествующего вопля. И этот вопль заглушал все вокруг.

Первая преграда преодолена! Да чего там! По большому счету – уже и первая, и вторая. Кандалы, дверь клетки. Сделано целых два шага к заветной свободе! А эти… пусть себе орут… пусть надрывают глотки. Крики здесь – дело обыденное. А стража там, наверху, за дверью темницы, к ору привычная. Да и неизвестно еще, слышно ли за плотно запертой дверью то, что происходит в подземелье.

Если же кто-то все-таки пожелает спуститься вниз и проверить…

Дипольд

вернулся в клетку. За сброшенной цепью. Не стоило ее оставлять здесь. Тяжелые ножные кандалы ему пригодятся. Толстая цепь с двумя увесистыми кольцами на концах – вполне сносное оружие на первое время. Таким кистенем, коли вдарить посильнее, любого стражника свалить можно.

– Ваша светлость! – к толстым ржавым прутьям решетки, а через них – к руке Дипольда припал Мартин. Вцепился клещом.

– Ваша светлость… ради Господа… Когда… Вас… Обо мне – ни слова… Прошу… Молю… Заклинаю… Если узнают… Меня сразу… К Лебиусу… Вы дали слово…

Дипольд вздохнул. Бедолага! Перепуганный Мартин сейчас не в состоянии думать ни о чем, кроме неизбежной кары. А ведь самое время поразмыслить о другом.

– К Лебиусу ты не попадешь, – твердо произнес Дипольд.

Он радовался так, будто уже очутился за пределами замка. И он чувствовал, что обязан своей радостью соседу по темнице. Этот долг следовало вернуть, ибо Дипольд Славный всегда возвращал долги сторицей. И пфальцграф добавил:

– Я тебя вытащу отсюда, Мартин.

– Что? – ахнул тот.

Отшатнулся. Чуть в обморок не грохнулся.

– Освобожу, говорю, тебя. Обещаю. Чего смотришь-то так? Думал, я бросаю тех, кто мне помогает? Плохого же ты обо мне мнения! Я не какая-нибудь скотина из общей клетки, я добра не забываю.

Мартин беззвучно шевелил губами и таращил глаза. Один глаз. Свой родной, левый. Правый – чужой взирал все так же невозмутимо.

– Сейчас выйду, – продолжал пфальцграф, – отстегну снаружи твою цепь. И клетку отопру. Подойдет, небось, твоя отмычка-то а? Погоди, проверю…

– Не-е-ет! – пронзительный вопль Мартина пронесся по взбудораженной темнице, по всему коридору.

Дипольд удивленно поднял брови:

– Да не переживай ты так в самом деле, Мартин! Вместе уйдем. А с цепью твоей что-нибудь придумаем. Скоро вон кормежка будет. Три стражника всего-то. Не так много. Авось, справлюсь. Заберем оружие. Цепь разобьем алебардой, перерубим… раз уж снять нельзя. И ты еще походишь, побегаешь. А когда выберемся – не «если», а «когда», Мартин… Так вот, как выберемся – найдем хорошего лекаря, подлечим твои ноги. Ну, может, по паре звеньев останется у тебя в костях, на память о маркграфской темнице, ну и что? Зато будешь свободным человеком.

– Но я не хочу, ваша светлость! – умоляюще простонал Мартин. – Сжальтесь! Помилуйте, мне этого не нужно!

Дипольд нахмурился. Вообще-то он искренне хотел помочь. Отблагодарить. Ответить добром на добро. А тут… пфальцграф чувствовал нарастающее раздражение.

– Предпочитаешь сдохнуть на цепи?

– Жить! Я просто хочу жить, ваша светлость! На цепи, не на цепи – неважно. Важно – жить. А побег – это смерть. Верная, неминуемая, страшная. Не просто смерть – хуже. Для меня, по крайней мере. Вам, быть может, побег простят. Мне – нет.