Магистр ордена Святого Грааля
Шрифт:
Карета остановилась возле дома, принадлежавшего лекарю Мюллеру где проживал фон Штраубе, как раз в тот момент, когда к подъезду подходил конногвардейский офицер, поручик Спирин, который жил здесь, в мюллеровском доме, так же как и барон, во втором этаже.
У подъезда вышла некоторая заминка: и фон Штраубе, и Спирин пытались в знак уважения пропустить другого впереди себя. Все же Спирин, поскольку был в несколько больших летах, уступил и вошел первым.
И тут…
Что произошло, фон Штраубе понял чуть позже. А в первый миг лишь услыхал грохот и увидел, как поручик, едва открыв
Все было в точности, как в том видении, что снизошло на барона во дворце.
Фон Штраубе бросился к нему, но первого же прикосновения к пульсу было довольно, чтобы понять, что поручик мгновенно, не успев издать даже стон, отошел в мир иной и звать кого-либо на помощь уже не имеет смысла. Рядом с телом поручика лежало и то, что вызвало его столь стремительную смерть. Это была обвязанная веревками большая каменная балка, при открывании двери свалившаяся с потолка. Балку привязали особым образом так, чтобы дверь, открывшись, неминуемо вызвала ее падение.
То было убийство, безусловно убийство! Причем убить намеревались вовсе не Спирина, а его, фон Штраубе, и только поручик да случай, точнее ТОТ, КТО РАСПОРЯЖАЕТСЯ СЛУЧАЕМ, спас его от неминуемой смерти.
Ибо убивать таким способом…
О, уж он-то знал, где единственно умели подобным способом убивать!..
Граф Литта еще не успел переоблачиться в домашнее платье, когда фон Штраубе был уже у него.
— Так вы полагаете, что это — вас?.. — проговорил он, выслушав рассказ взволнованного барона.
— А зачем кому-нибудь из ордена убивать конногвардейского поручика? — ответил тот вопросом на вопрос.
— Вы, стало быть, думаете, что убийца — один из братьев ордена? — спросил он.
Фон Штраубе вместо ответа лишь посмотрел на него выразительно. Да комтур и сам понимал, что вопрос несколько глуп. Так убивать умели только в ордене, и способу этому было веков, наверно, шесть. Именно так еще в тринадцатом веке убили комтура дона Сильву, так в веке шестнадцатом убили неугодного ордену мекленбургского епископа, так сто лет назад был убит венецианский посол. Потом веревки убирались, и все объясняли Провидением Божьим, из-за чего камень свалился на голову грешнику.
— Да, я напрасно спрашиваю, — после не долгих раздумий кивнул Литта, — вы, конечно же, правы… Однако сие означает (поскольку вас я в расчет по понятным причинам не беру), что под подозрением четверо.
— Трое, — поправил его фон Штраубе. — Ибо вас я также в расчет не беру.
— Отчего же? — прищурился граф.
— Оттого, что всего минутой ранее вы меня высадили из кареты, поэтому успеть с необходимыми приготовлениями никак не могли.
— Вы наивны, сын мой. Нет, я, конечно, этого не делал — да и зачем бы мне? Но вы как несостоявшаяся жертва не должны быть столь легковерны. Ведь у остальных орденских братьев тоже нет видимых причин для этого. Что же касается времени, то я бы, к
— Нет, — ответил фон Штраубе. — Да простите меня, отец, я о подобном тоже думал. Но такое никак невозможно — ведь мы отсутствовали долго, а в доме проживают более десяти человек, и за это время, вероятнее всего, балка обрушилась бы на голову кому-нибудь другому. Это мог сделать лишь тот, кто знал наверняка, что я вот-вот вернусь.
— Что ж, — сказал комтур, — достохвально, что вы обуздываете чувства разумом и не отрицаете с маху любой возможности, пока не взвесите все pro и contra. Уверен, это еще не раз поможет вам в жизни… Однако, не скрою, рад, что не нахожусь под вашим подозрением, — прибавил он. — Рад потому, что в таком случае вы, возможно, мне доверитесь и выслушаете мой совет.
— О, безусловно! — подтвердил фон Штраубе.
— В таком случае совет мой таков, — сказал граф. — Поскольку на подозрении только трое, а проживают эти трое и вовсе лишь в двух местах, то надо без промедления, сейчас же наведаться к ним, посмотреть, у себя ли они, а главное взглянуть, как они воспримут ваше внезапное появление в полном здравии.
Фон Штраубе согласился, что так оно, пожалуй, будет вполне разумно. Не тратя времени на переодевание, в несколько шутовских этих кирасах они вышли из дома Литты, тут же остановили экипаж и очень скоро были возле дома братьев Жака и Пьера.
Прислуга, единственная на весь дом, получив от Литты для большего откровения серебряный гривенник, тут же выложила, что те двое «басурман в жалезах», едва снявши свои «жалеза», тотчас куда-то отбыли и воротились назад «вот толькось».
Граф постучал в дверь их небогатых чертогов, однако никто не спешил отворять. Тогда Литта и фон Штраубе стали колотить уже в четыре руки. Но и после того прошло немало времени, пока дверь наконец отворилась и на пороге появился брат Жак в одном халате на голое тело.
При виде комтура и фон Штраубе он смутился до крайности. Ах, только ли смущение это было? Нет, пожалуй, еще и испуг.
— Граф?.. Брат Штраубе?.. — проговорил он. — Чем обязан?..
— Одним обстоятельством, — строго сказал комтур, — объяснять кое сейчас не время. По праву старшинства желаю знать, куда вы с братом Пьером отлучались только что.
— Но… Мой комтур!..
— Извольте ответить, — перебил его граф.
Из соседней комнаты, наспех одетый, вышел брат Пьер. Он-то и дал ответ, очевидно, слыша начало разговора:
— Мы с братом Жаком ходили купить вина…
— Хотели согреться, очень уж продрогли, — пояснил брат Жак, розовый от смущения. — Однако же, отец мой…
Комтур снова его перебил:
— Мало вам, что с утра были пьяны?
Братья смиренно опустили глаза.
— Но я сейчас тут не затем, — продолжал граф, — чтобы отчитывать вас за пьянство, на то еще будет время. Сейчас хочу спросить о другом: почему вы отправились сами, коли так продрогли, а не отправили в винную лавку прислугу? — И поскольку рыцари, потупя взоры, молчали, поторопил их: — Я жду немедленного ответа, нечего раздумывать над каждым словом!