Магистр Ян
Шрифт:
На верхнем ярусе лесов, выше стены храма, стоял коренастый плотник и, сильно размахиваясь, обтесывал сосновое бревно, — оно постепенно превращалось в четырехгранную балку.
Внимательно поглядывая на уже обтесанную часть балки, плотник заметил под лесами крошечную фигурку монаха, сновавшего по паперти.
— Ишь, шут гороховый! Мечется, как ужаленный!
Плотник положил топор и что-то крикнул вниз грубым голосом, который как нельзя больше подходил к его медвежьему облику. Человек, сидевший на карнизе, поднял голову. То был парень с живым юным лицом и весело оскаленными зубами. Он сидел на туловище химеры, высовывавшейся из каменной ниши и повисшей в воздухе, над площадью. Он обрабатывал резцом ту часть туловища химеры,
Но плотнику было не до улыбок веселого камнереза.
— Для этих негодяев мы и строим божьи храмы! — сказал он и, размахнувшись топором, вогнал его в бревно.
Камнерез лукаво усмехнулся. Его взгляд скользнул по туловищу химеры и задержался на голове с нетопырьими ушами, придававшими ей вид исчадия ада. Это сделал он.
Получеловечья, полузвериная морда чудовища поражала жутким сочетанием злобы и похоти. Острые шипы торчали на туловище химеры. Орлиными лапами она вцепилась в карниз и распростерла перепончатые драконьи крылья, заканчивавшиеся когтями. Окинув взглядом свою работу, камнерез повеселел и с удовольствием осмотрел фигуру. Казалось, химера вот-вот прыгнет в воздух, вниз. Камень ожил — стал легким, хищным, алчным и злым! Химера получилась такой, какой должна быть. Есть что-то общее между шутом в монашеской рясе и химерой карниза. Сегодня в полдень камнерез шел мимо и слушал монаха, — парень, собственно, не столько слушал, сколько изучал его тяжелое лошадиное лицо, движение челюстей под длинным хрящеватым носом. Парень напряг всё свое внимание, рассматривая тупой, грубый череп монаха. Живыми в нем были одни колючие глаза. Они сверкали из-под низкого квадратного лба. Камнерез запомнил каждую черту его лица и тотчас же решил: вот такой будет морда новой химеры.
— Что ты, Йира! — ответил парень. — Мы строим храмы не для них, а для себя, для себя. Они же… вроде моих уродливых химер, присосавшихся к божьему храму.
Парень еще раз окинул взглядом химеру. Она была готова. Камнерез собрал инструменты, перекинул ногу через туловище химеры и спустился на леса.
С них открывался великолепный вид на Прагу. Внизу раскинулись ее каменные города: густо заселенное Старе Место с его домами, расположенными на холмах, в тесном кольце крепостных стен; просторное Нове Место, постепенно спускавшееся к Влтаве, и дальше, за ней, — Мала Страна, доходившая до самых Градчан. Сверху города напоминали волны окаменевшего моря. Казалось, на нем поднимался прибой: острые гребни крыш то возвышались, то плавно опускались. Сурово и гордо насупились фронтоны домов. Над ними вздымались к небу розы каменных ребристых шпилей, башен, часовен, костелов и храмов, легких и узорчатых, как тончайшее кружево. Под кровлями жилищ и храмов, куда не мог проникнуть взгляд молодого камнереза, неистребимо кипел труд. Он воплощал новые формы красоты и мысли в чудесных сводах, пышных порталах, в воздушных арках, в прекрасных статуях нежно улыбавшихся мадонн, в предсмертной агонии распятых, простерших над миром свои страдания, в чеканных фигурах с подсвечниками, в драгоценных кубках, кувшинах, шкатулках, резных ларях и ярких орнаментах стен.
— Всё это — дело наших рук, — улыбнулся камнерез, поворачиваясь к Йире. — Да, наших…
Однажды парень проходил по улице, на которой словно из-под земли вырастал маленький костел, точнее — неуклюжая, сложенная из грубых квадров [6] ротонда с дверью и узкими окнами, похожими, на бойницы. Века не сточили ее камней, не выдробили из них ни одной песчинки. Парень пристально глядел на стены ротонды, сложенные из крупных молочно-желтых сланцевых плит. Ему казалось, что на них до сих пор остались следы сотен рук, которые поднимали и укладывали камень на камень. Уже давно истлели и превратились в прах кости строителей костела, но продолжала жить маленькая крепкая ротонда — чудесное творение человеческих рук.
6
Квадр —
Глядя на город, парень испытывал т'o же чувство, но не знал, как выразить его своему товарищу. Разве он не трудился на радость себе и людям, вырезая из гранита и мрамора образы своих фантазий и грез? И чт'o ему за дело до тех, кто нанял его и платил за работу!
Как же выразить словами сокровенные чувства, светлые и ясные, но нелегко постижимые разумом? Только резцом и молотком он сумеет сказать это, и… и у новой химеры будет такая же злая лошадиная голова, как у монаха — торговца индульгенциями.
Молодой камнерез с трудом очнулся от своих грез.
— Ты еще остаешься? — спросил он товарища, пряча свои инструменты за пояс и собираясь уходить.
— Да, сегодня придется работать допоздна! — хмурясь ответил Йира. — Мне надо заплатить остаток долга священнику; он уже напоминал об этом.
Камнерез задержался у лестницы. Ему были известны заботы плотника. У Йиры умер старый отец, и ему не на что похоронить его, а священник требует денег во что бы то ни стало. Но где их взять? Парню не хотелось оставлять товарища наедине с мрачными мыслями, и он, пытаясь отвлечь его, усмехнулся:
— Скверное у нас ремесло, Йира. Мы за пару грошей надрываемся целую неделю, а поп побрызгает покойника святой водой — и наш недельный заработок окажется у него в кармане.
— Фарар [7] запрещал хоронить отца на кладбище, — пробормотал плотник. — Мне как нищему пришлось умолять его повременить с платой. Он согласился подождать неделю. Сегодня я должен рассчитаться с ним полностью. Мне всё еще не хватает полутора грошей. Мы сидим уже на одном хлебе, да и его не вдоволь. Хоть иди по миру.
7
Фарар — приходский священник.
Что тут скажешь? Камнерез начал спускаться по лестнице, но снова задержался. Теперь плотнику была видна только его голова, — настил словно отрезал ее досками. Голова поглядела на плотника — за настилом мало-помалу темнело.
— Знаешь, Мартин… — опираясь на топор, заговорил Йира шепотом, — не такова божья воля, не такова… Те, кто так говорит и ведет себя, — настоящие антихристы, даже если они посвящены в духовный сан и носят крест на груди. Им следовало бы…
— Я знаю, что нам следовало бы… — засмеялся Мартин. — Отобрать у них мошны. Тогда они ни за что не выживут: в мошну поп прячет свое сердце.
Плотник тесал, уже не скрывая гнева. Суровые слова срывались с его губ в такт ударам топора:
— Золото и грехи… как язва… поразили попов… Оставляя их… без наказания… мы сами грешим.
Мартин понял, что Йира сел на своего конька. Когда он сердится и бранится, ему становится легче. Но молодость звала Мартина вниз. Там, у лесов, его ждала Йоганка, там — ее глаза, ее губы, ее улыбка.
— Верно, Йира!.. — сказал Мартин, весело прощаясь с плотником. — Ты настоящий ученик магистра Яна. Итак, до завтра, до встречи в Вифлееме!
Он спускался вниз, а над его головой равномерно стучал топор.
В трактире «У колокола», на Староместской площади, служанки мыли и украшали окна. Взобравшись на табуретки и скамейки, девушки привязывали к рамам березовые и осиновые ветки. Выше всех стояла Йоганка. Держа в руках зеленые ветки, она погрузила лицо в шелковистую листву. Вдохнув ее сладкий аромат, девушка прикрепила ветки над окном. Йоганка закрыла глаза, и ей почудилось, что она в редком, светлом лесу. Весенний ветер качает стройные стволы молодых берез, шуршит листьями и играет веселыми солнечными пятнами. Йоганка запела: