Магистр Жак де Моле
Шрифт:
Думаю, что рыцарям этим постепенно стало все равно, предал их Магистр или нет. Просто они решили в сердце своем, что старый почтенный гроссмейстер не выдержал испытаний и вместо того, чтобы карабкаться из последних сил на вершину башни, навстречу сумасшедшему лучу, неожиданно прорвавшемуся сквозь сизые тучи, он решил на склоне лет тихо и мирно спуститься в подвал, чтобы прилечь на одну из доставшихся по наследству деревянных постелей и заснуть, наконец, безмятежным сном покойника.
Но им, четверым, ещё хотелось драться. И они не сговариваясь, решили повернуть колесо истории, раскрученное королем и его легатами, вспять, удивляя подвигом своим и людей и Бога, который и устроил всю эту драму с закрученным сюжетом.
Не осознавая того, они хотели задержать уходящее средневековье, где так ценились доблесть и преданность, хотели показать, что Система не все может, что Система ломается и трещит, как рассохшееся колесо, если она натыкается на Рыцаря, ещё в юности своей сделавшего свой окончательный выбор, в каком из миров жить ему, а в каком нет.
Х Х
Х
Надежды Магистра на благотворное вмешательство папы в дело Тамплиеров оправдались, хотя и не в полной мере. Однако родственные узы сделали свое дело, и тихий, ручной понтифик, во всем до этого момента слушавшийся короля Филиппа, неожиданно стал вести себя непредсказуемо и даже агрессивно, путая уже налаженную политическую игру.
Так, 27 октября 1307 года ещё до признаний в суде Гиго де Пейро, папа писал королю, что его (короля) предки, "воспитанные в уважении к церкви", признавали необходимость представлять на рассмотрение именно церковного суда "все, что имеет отношение к религии и вере, поскольку именно к святой церкви в лице её пастыря, первого из апостолов, обращено повеление Господа нашего: "паси агнцев моих". Высказав этот относительно мягкий упрек, папа пишет более грозно: "сам Сын Божий, жених Святой церкви, пожелал, чтобы, согласно установленному Им закону, Святой Престол был главой и правителем всех церквей". Несмотря на договоренность постоянно обмениваться всеми сведениями, "Вы предприняли эту акцию, арестовав множество Тамплиеров и захватив их имущество и людей, хотя члены ордена подчиняются непосредственно Римской церкви и нам лично". И поэтому, писал далее папа, он посылает кардиналов с тем, чтобы они внимательно изучили данную проблему совместно с королем Франции. Имущество же, принадлежащее Тамплиерам, папа требовал передать посланным кардиналам, действующим от имени Римской церкви.
Так, папа Клемент V, чьи предки родом были из Ренне-ле-Шато, где много веков спустя сельский священник Беранжер Соньер наткнется в своих раскопках на какую-то тайну, решил принять активное участие в разыгравшейся исторической драме, не желая мириться с ролью простого статиста.
Процесс, который король и его верный легат Ногаре собирались закончить К Рождеству 1307 года, стал затягиваться благодаря упрямству папы. В общей сложности этому судебному разбирательству суждено будет продлиться долгих 7 лет, что дало возможность заключенным рыцарям собраться с духом и начать по примеру своих стойких четырех братьев вести борьбу с королем не его же поле, то есть на поле закона.
Неожиданно выяснилось, что в среде рыцарей были не только банкиры и воины, но и прекрасные юристы, способные, как в шахматы, обыграть и самого Гийома де Ногаре.
В результате настойчивых действия папы Великий Магистр и ещё 250 Тамплиеров были переданы в распоряжение представителей Клемента V.
Взбешенный тем, что у Тамплиеров появился серьезный шанс на спасение, Филипп Красивый письменно обратился к папе, требуя вынести Храмовникам обвинительный приговор, иначе он, король Франции, будет считать и Клемента, и его кардиналов еретиками.
Папу это заявление не смутило. Он неожиданно ощутил прилив сил, больше похожий на истерику, и, по его словам, готов был умереть, чем осудить невиновных. И даже если д они все же оказались виновны, но выказали раскаяние, он, папа Клемент V, готов был простить из, вернуть имущество и создать для ордена новый Устав.
Одобренный поддержкой папы, Магистр словно вышел из долгой спячки и начал действовать. Скорее всего, на него оказал неизгладимое впечатление пример четырех простых рыцарей, которые всем показали, как надо вести себя в подобной ситуации. К тому же времени стало известно, что более 30 Тамплиеров скончалось под пытками в застенках инквизиции. Получалось так, что против Храмовников начали не судебное разбирательство, а полномасштабные боевые действия, и братство стало нести первые тяжелые потери. В этой обострившейся ситуации де Моле решил поддержать своим отказом от первоначального признания всех братьев. Великий Магистр, обратившись к услугам некого юного брата, который сумел втереться в доверие к врагу, стал распространять среди осужденных восковые таблички. Эти таблички содержали призыв отказаться от прежних показаний.
Чувствуя, что с каждым часом они теряют инициативу, король и Ногаре вынесли на публичное рассмотрение громкое дело: епископ из Труа, Гишар, ещё раз обвинялся в колдовстве и в том, что он умертвил любимую жену короля Франции, королеву Жанну. Филипп Красивый в отчаянной борьбе с Тамплиерами решил прибегнуть к помощи обожаемой покойной супруги. В этой отчаянной битве были хороши все средства. "Девушка с единорогом" и посещения Пьерфонда были забыты. Королева даже за гробовой чертой должна была принять участие в суетных планах властителя Франции. Обезьяна окончательно восторжествовала над единорогом. Бедного Гишара следовало ещё раз осудить, приписав ему помимо колдовства обвинения в содомском грехе, святотатстве и ростовщичестве. То есть в том, в чем обвиняли и Тамплиеров. Король во что бы то ни стало хотел показать сынам Франции, что церковь не имеет права судить Тамплиеров, будучи уличенной в их же грехах. Филипп открыто бросал вызов папе, давая понять, что нечто подобное он может устроить и по отношению к самому понтифику.
XIV
ДЕВУШКА С ЕДИНОРОГОМ
Большая любовь короля к своей супруге Жанне стала и причиной его небывалого духовного взлета и небывалого падения. Граф д'Эвро, брат короля, как никто другой понимал это.
Граф видел, что король, приблизив к себе законников и думая, что он вполне может управлять ими, на самом деле, оказался в полной их власти. Больше всего д'Эвро ненавидел нового хранителя королевской печати Гийома де Ногаре. Этот человек для графа, воспитанного в лучших традициях французского рыцарства, представлял реальную угрозу всему тому, что так было дорого брату короля. После того, как Филипп все чаще и чаще стал уединяться со своим легатом, все больше и больше проводить с ним времени, д'Эвро почувствовал, как память короля о покойной супруге быстро начала терять свою и без того изрядно ослабевшую благотворную силу. Иногда даже казалось, будто король сам хотел втоптать в грязь воспоминания о своей любви. И эти подозрения подтвердились в полной мере, когда Филипп ещё раз решил обвинить во всех смертных грехах несчастного епископ из города Труа, Гишара, которого он под горячую руку уже успел засадить в подвалы Лувра по обвинению в убийстве королевы. Теперь несчастному, в конец сломленному человеку приписывались грехи содомии и ростовщичества, дабы увязать порочность самой церкви с порочностью тех, кого она собирается защищать, то есть Тамплиеров.
Оставленный и забытый своим царственным братом благородный граф д'Эвро все чаще и чаще стал уединяться в своем родовом замке Пьерфонде. Память его надежно сохранила образ другого короля, нежного, трогательного в своей любви к прекрасной королеве Жанне. Живя в уединении среди лесов, полных диких зверей и птиц, граф всей душой придавался охоте, а в унылые вечера любил подолгу сиживать один, в который раз внимательно вглядываясь в знаменитый гобелен "Девушка с единорогом", приговоренный Филиппом Красивым к сожжению.
Но утром охота вновь отвлекала графа от грустных мыслей. Погоня за дичью по лесам доставляла брату короля особую радость. Д'Эвро неплохо стрелял из арбалета. Ему нравился риск, нравилось отрываться на хорошем скакуне от свиты, чтобы уединиться в глухом лесу и ждать в засаде, когда могучий олень или красивая лань выйдут прямого на него. Но однажды на поляне перед прицелом взведенного и готового в любую минуту выпустить убийственную стрелу арбалета появилась грациозная лань с большими карими глазами, полными неизъяснимой прелести, которой обладал далеко не каждый женский взор. И д'Эвро замер от изумления. Из засады граф любовался грациозными движениями той, которую по законам охоты ему следовало с одного выстрела уложить на сырую землю, поросшую густой сочной травой, похожей на изумруд. Но охотник медлил с убийством. Рука от напряжения ослабла и пошла вниз. А граф был сейчас занят тем, что напряженно ждал, когда лань вновь повернется и вновь одарит его своим взглядом. Coup de grace, удар милости Божьей, сейчас должен был нанести не застывший от изумления охотник, а его беззащитная жертва, и лань безжалостно удалялась в лес, так и не бросив на прощанье даже беглого взгляда своих изумительных, своих бархатистых глаз в сторону несчастного графа. Граф видел, как животное, словно кокетничая, грациозно повиливало своим аккуратным крупом, украшенным белыми на фоне светло-коричневой шерстки подпалинами. Лань искушала охотника и спокойно, по-королевски невозмутимо, удалялась в лесную чащу, где её изящное тело, как призрак, растворялось в солнечных бликах, весело играющих на зеленых листьях и стволах могучих деревьев. И лишь тогда, дабы дать выход своему напряжению, дабы оживить застывшую кровь, омертвевшими пальцами д'Эвро спускал, наконец, с громким криком стрелу, испытывая при этом прилив долгожданного облегчения. Он знал, что стрела все равно никого не убьет, что она вонзится в ствол дуба и там и застрянет, ненасытная. А лань, между тем, все дальше и дальше будет уходить по только ей ведомой тропке, может быть, по-женски веселясь своему удачному флирту с влюбленным в неё охотником.