Магистр Жак де Моле
Шрифт:
Если с помощью этой пытки также не удавалось достичь нужного результата, то для особо упорных предназначались орудия, знакомство с которыми делало заключенного калекой.
Таков был знаменитый Испанский сапог. Это приспособление представляло собой железный каркас, сделанный действительно в форме сапога. Заключенный помещал по указанию инквизитора обнаженную ногу, от пятки до колена, между двумя распахнутыми половинками. Половинки захлопывались и закрывались на замок, а затем через отверстия с помощью молотка палач с силой вбивал клинья, сделанные из железа и дерева (все зависело от меры вины и упорства заключенного). При каждом сильном ударе клинья не только разрезали кожу, но и дробили кость. Пытка продолжалась до первого признания. Испанский сапог делал человека калекой на всю жизнь.
К не менее эффективным орудием следует отнести и приспособление Дочь Мусорщика. Оно состояло из крепких железных обручей, разделенных на две части и соединяющихся между собой при помощи особого запора. Вся конструкция имела очень маленький объем, равный 1/3 нормального человеческого роста. Перед началом пытки заключенного заставляли встать на четвереньки и приказывали до предела сжаться. Затем палач продевал часть обручей через ноги и изо всех сил, упираясь коленями в плечи жертвы, буквально заталкивал человека, словно утрамбовывая мусор, в обручи до тех пор, пока обе части не могли соединиться. Специальный запор тут же закрывался. В таком футляре, где и карлику было бы тесно, тело начинало испытывать самую настоящую агонию. С помощью Дочери Мусорщика признания выколачивались даже у самых стойких еретиков и не дольше, чем за сорок минут. Кровь от такого противоестественного сжатия начинала хлестать из ноздрей, рта, из заднего прохода, из-под ногтей пальцев рук и ног. В считанные минуты человек начинал сочиться, как рассохшаяся бочка, и все пять литров отпущенной ему природой крови могли вытечь, как виноградный сок под хорошим гнетом.
И из этой мясорубки с честью могли выйти лишь четыре рыцаря. Вот их имена: Жан де Шатовийяр, Анри д'Эрсиньи, Жан де Пари и Ламбер де Туази. Известно, что их допрашивали 9 и 15 ноября, допрашивали с пристрастьем. Но ни один из рыцарей так и не произнес признания. Именно эта четверка и показала своим мучителям, что такое настоящий рыцарь Храма. Эти люди смогли одержать первую победу над сворой королевских законников. Такое мужество внесло смятение в ряды инквизиторов.
Так, в составе суда находился старый знакомый Гийома де Ногае Бернар Ги. После первого допроса, который состоялся 9 ноября, Бернар пришел к Ногаре, молча сел в кресло и долго смотрел в одну точку, слегка раскачиваясь из стороны в сторону.
Ногаре ни разу не видел ещё своего друга в таком состоянии. Часы, проведенные в подвале, подействовали на члена инквизиторского суда крайне удручающе. Это Бернару Ги принадлежали слова, что если внешние доказательства вины были недостаточно ясны, то душа инквизитора должна страшно мучиться. Наверное, Бернар и испытывал сейчас подобную душевную муку. Самая жестокая и продолжительная пытка так и не смогла выбить ни одного слова.
И, действительно, Бернара Ги, маленького, толстенького человечка, получившего хорошее юридическое и богословское образование, мучила совесть. Он жесточайшим образом наказал сегодня человека, заставив его терпеть боль, которую мог вынести только святой, а в результате подозреваемый так и не был, несмотря на все старания инквизиции, уличен в ереси. Получалось, что преступник не Тамплиер, а сам инквизитор, раз Господь столь явно дал понять сегодня, что этот несчастный вполне может быть причислен к лику святых, раз смог выдержать все пытки и пройти вслед за великомучениками их тернистыми тропами. В этой ситуации инквизитор сам становился еретиком и, следовательно, бросал вызов Богу. Бертран страдал ещё сильнее от осознания собственного бессилия и охвативших его душу сомнений. Он знал по опыту, какой ловкостью обладают закоренелые еретики, которые благодаря своей хитрости ускользали к великому вреду веры от заслуженного наказания. Успех в подобных случаях делал еретиков более смелыми и в то же время более опытными, а миряне возмущались бессилием инквизиции: ведь над ней ловко надсмеялись; над ней, которой толпа приписывала такое всеведение, над ней, от которой не мог ускользнуть ни один еретик! Отсюда ясно, что открытие виновных затрагивало инквизиторское самолюбие, и оно, самолюбие это сейчас невыносимо страдало, страдало так, будто самому Бертрану, а не Тамплиеру, выворачивали суставы на дыбе. Поэтому он продолжал сидеть, тупо смотреть в угол и раскачиваться из стороны в сторону.
– Когда приводят еретика на суд, то он принимает самонадеянный вид, начал произносить вслух инквизитор, - как будто бы он уверен в том, что невиновен. Я его спрашиваю, зачем привезли его ко мне. С вежливой улыбкой он отвечает, что он ожидает от меня объяснений этого.
А я ему: "Вас обвиняют в том, что Вы еретик, что Вы веруете и учите несогласно с верованием и учением святой Церкви".
А он мне: "Сударь, вы знаете, что я невиновен, и что я никогда не исповедовал другой веры, кроме истинной христианской".
А я ему на это: "Вы называете Вашу веру христианской, потому что считаете нашу лживой и еретической. Но я спрашиваю Вас, не принимали ли Вы когда-либо других верований, кроме тех, которые считает истинными римская Церковь?
А он мне: ...
Прекрати!!
– не выдержал наконец Гийом де Ногаре.
Хорошо, хорошо. Я обязательно прекращу, Гийом, обязательно. Но ты знаешь, он вел себя как святой. В конце допроса, когда мы превысили положенный по уставу час пыток и чтобы добиться признаний, решили поджарить еретику немного пятки, то он так посмотрел на меня... Помню, заковали его в колодки, смазали подошвы жиром и подожгли. Я видел, Гийом, понимаешь, сам видел, как кожа покрылась волдырями и начала лопаться, а он даже не потерял сознания, он не издал ни единого звука, ни единого вопля, хотя перед этим целый час провисел на дыбе. Он просто смотрел, смотрел нам всем в глаза. И мне стало страшно, Гийом, понимаешь, страшно. Страшно и стыдно. Стыдно и страшно.
Ты ведешь себя, как баба. Это еретик, а не святой! Просто он оказался более стойким, чем другие еретики и больше ничего. Когда его подправят немного костоправы и лекаря, мы вновь примемся за дело. На Кобыле он вряд ли будет долго упорствовать. А мало покажется, так я его сам запихну в Дочь Мусорщика, да в придачу примерю на него Испанский сапог.
Нет, Гийом, боюсь, что он способен выдержать и такое. Я начинаю думать, не ошиблись ли мы с самого начала. Ведь в руки инквизиции попали не мелкие сошки, а Храмовники. У нас до этого не было подобных дел. Не спорю, вся эта мелкая сволочь признается и припадает к нашей груди с готовностью раскаявшихся деревенских девок, которые отдались какому-то увальню из простого любопытства и затем прибежали исповедаться. Согласен даже и с тем, что признание самого Магистра обнадеживает в правильности принятого решения. Но ведь Господь готов был пощадить город даже если бы там нашелся хотя бы один праведник. Может быть, мы столкнулись именно с таким случае. Может быть, сегодня я пытал праведника, который один способен оправдать весь орден, несмотря даже на слабость Магистра?
Хочу напомнить тебе, - спокойно заметил Ногае, - об одиннадцатом акте судьи.
Отлично помню. В нем рассказывается, как продолжать пытку в затруднительных ситуациях, о признаках, по которым судья узнает еретика и ведьму и как он должен защищать себя от околдования.
К сему добавляются разные разъяснения о том, как надлежит сломить запирательство обвиняемых, - внушительно добавил Ногаре. Подойдя к книжной полке, королевский легат достал увесистый том и вслух зачитал оттуда.
– "Во время допроса под пытками еретики и ведьмы особенно способны к околдованию, как это видно из практики. Нам известны случаи, когда еретики, взглянув первыми на судью и его заседателей, приводили их в такое состояние, что сердца их теряли свою суровость по отношению к обвиняемым, и последние вследствие того бывали выпускаемы на свободу. Итак, когда обвиняемый вводится в камеру суда, нельзя позволять ему войти лицом вперед. Его следует вводить лицом назад, спиной к судьям. При допросе защищай себя крестным знамением и мужественно нападай на еретика. Так с Божьей помощью будут сокрушены силы старого змия. Пускай никто не сочтет за суеверие то, что еретика вводят в камеру суда задом наперед. Ведь канонисты признают допустимым противодействовать суетности суетными средствами. Предохраняет от распространения околдования и сбривание волос со всех частей тела подсудимого. Это производится на том основании, на каком осматриваются и обыскиваются одежды еретиков. Случается, что подсудимые для достижения упорного запирательства при пытках, носят спрятанные не только в одеждах, но и волосах тела, разные суеверные амулеты. Они носят эти амулеты и на таких местах своего тела, которые мы не решаемся назвать из чувства скромности". Так, здесь уже неинтересно, - прервался легат, а затем продолжил.
– Вот, что касается лично твоего случая, Бернар: "Способность упорного запирательства имеет троякое происхождение: 1). Она лежит в прирожденной силе характера. Особенно стойкими оказываются те, которые уже не в первый раз допрашиваются под пытками. Суставы их рук входят после пытки на свои старые места столь же скоро, как и выворачиваются при начале пытки. 2). Эта способность зависит также от употребления вышеуказанных амулетов, носимых или зашитыми в одежде, или скрываемыми в волосах на теле. 3). Случается, что это упорство зависит от околдования заключенных еретиков другими еретиками, находящимися на свободе". И вот, послушай, это случай из практики: "Приведем случай, имевший место в епархии Регенсбурга, когда некие еретики, сознавшиеся в своих колдовских преступлениях и брошенные в огонь, не сгорели, а брошенные затем в воду, не потонули. Видя это, духовенство назначило трехдневный пост для всей своей паствы. Вслед за тем было узнано, что указанные еретики потому не могли быть умерщвлены, что у них под мышкой, между кожей и мясом, были вшиты амулеты. Когда же эти последние были найдены, то огонь тотчас же сжег еретиков". Видишь, мой дорогой Бернар, как эта полезная книга объясняет нам все причины стойкого упорства еретика, которого ты допрашивал. Тебе лишь следует обрить своего Тамплиера наголо, обыскать его по части амулетов и избегать впредь смотреть ему в глаза. Считай, что тебя околдовали и никакой другой причины я здесь не вижу.
Пожалуй, ты прав. Я прикажу все это проделать с моим подопечным, а заодно попрошу вводить его в камеру суда спиной, чтобы не видеть этих глаз.
Могу дать ещё один добрый совет, - решил развить эту тему Ногаре. Твой подопечный, кстати, как его имя?
Жан де Шатовийяр.
Так вот, этот Жан действительно может быть колдуном. Я наведу справки, не занималась ли им когда-нибудь инквизиция.
Благодарю тебя, Гийом.
А ты можешь прибегнуть на допросе ещё к одной предосторожности.
К какой же?
Приноси своего подсудимого в камеру суда на носилках. Говорят, что ведьмы и колдуны черпают силу из земли.
Если мы примерим нашему Тамплиеру Испанский сапог, то нашему колдуну и впрямь понадобятся носилки.
Вот и хорошо. Я вижу, что мы общими усилиями прояснили твои сомнения.
Слушай, - неожиданно перейдя на шутливый тон, начал Бернар Ги, - ты не забыл ту мельничиху, которая давала каждому из нашей бурсы в Монпелье?
Да как её забудешь, дорогой Бернар. До сих пор у меня перед глазами колышутся её мешки, которые почему-то по ошибке назвали грудями.