Магистр Жак де Моле
Шрифт:
По годами отработанной схеме велась психологическая обработка тех, кто ещё совсем недавно считал себя просто недосягаемым для закона. Ногаре отлично знал, как подготавливать повальные признания. Еще в детстве ему рассказывали об этом бабка и мать, чьи мужья были заживо сожжены в кострах инквизиции.
Позаботился королевский легат и о том, чтобы в состав судей вошли люди, хорошо знающие каноническое и гражданское право, а также владеющие искусством богословской аргументации. Это были все те же сокурсники Ногаре, с которыми он вместе делил тяготы и невзгоды студенческой жизни в далеком от Парижа Монпелье. Каждый с охотой согласился не предложение друга, которому столь благоволила Фортуна и который без меры был обласкан королевскими милостями.
Умение вести допрос было главным достоинством инквизитора, и некоторые опытные судья составили руководства для начинающих, в которых содержались длинные ряды вопросов, предназначенных для еретиков. Здесь можно было видеть, как развивалась и передавалась от одного к другому особого рода тонкое искусство, состоящее в умении расставлять сети обвиняемым, ставит их в тупик и в противоречия с самим собой. Инквизиторы, сплошь сокашники Ногаре, во всю
Законники под предводительством Ногаре выступили против славного рыцарского ордена, который, хотя и оброс немного жиром и покрылся коричневой грязью, но все-таки сохранил ещё остатки боевого духа. Получалось, что смелость, мужество и доблесть должны были погибнуть в умело расставленных юридических ловушках плешивых, с брюшком и с хитрыми злыми глазками людишек, которых выкопал из грязи сам наскоро слепленный королевской рукой Голем-Ногаре.
Такого вызова и такой войны рыцари никак не ожидали и, действительно, по началу были просто обескуражены. Магистр же вместе с другими высшими иерархами ордена пребывал первое время в состоянии оцепенения. Но это оцепенение объяснялось тем, что де Моле ждал лишь чуда, с помощью которого его смогли бы известить о своем благополучном исходе те, кто плыл сейчас на галерах в открытое море, унося с собой одну из величайших тайн мира. Оцепенение Магистра было лишь внешним выражением его напряженного ожидания известий о более важном деле, чем суетный процесс, затеянный королем, чье проявление алчности де Моле прекрасно мог видеть, когда оставил Филиппа Красивого наедине с сундуками, заполненными золотом и серебром.
Обвиненный в ереси имел мало шансов доказать свою невиновность. Допрос вел сам инквизитор с помощниками, а краткое изложение процесса записывалось судебным клерком. Главной целью было любым способом доказать вину. Обвиняемому не разрешалось иметь адвоката, даже если бы он смог его найти, да и свидетели давали показания в его пользу неохотно, опасаясь обвинения в соучастии. Те, кто давал показания против обвиняемого, могли оставаться анонимными на том основании, что иначе их могли запугать, так что зачастую обвиняемый в лучшем случае мог лишь прочитать краткое изложение их показаний. В отличие от светской процедуры церковный инквизиторский суд мог использовать показания любых свидетелей, в том числе лжесвидетелей, преступников и отлученных от церкви. Обвиняемому же разрешалось лишь назвать имена своих врагов и надеяться, что некоторые из них совпадут с именами свидетелей. Но главной целью инквизиторов было получение признания из уст самого обвиняемого, ибо, если вина его не была им самим подтверждена, еретик мог быть примерен с церковью. Если обвиняемый не соглашался признать свою вину, к нему могло быть применено принуждение сперва тюремное заключение при последовательно ухудшавшихся условиях содержания, а вскоре и пытка, сперва ограниченная, то есть такая, при которой нельзя было проливать кровь и наносить непреходящие увечья, а затем палачам разрешалось почти все. Время даже для самой страшной пытки с увечьями отводилось не более часа, однако было немало случаев, когда этот регламент безжалостно нарушался, и мучения продлевались до трех и более часов. Например, одного из Тамплиеров палачи мучили с 8 до 11, изуродовали ему руку, в результате чего несчастный от перенесенных страданий пытался задушить себя, но был во время остановлен. Видимо, инквизиторы были неудовлетворенны результатами своего допроса и собирались через какое-то время повторить все вновь.
Как только вина считалась установленной, публично выносился приговор в форме "общей проповеди". Еретики, которые "искренне раскаялись", могли быть примерены с церковью и получали более легкое наказание - от денежного штрафа в случае незначительной вины до длительного тюремного заключения, когда осужденного заковывали в кандалы и сажали на хлеб и воду. Порой обвиняемый обязан был носить на одежде особую нашивку - свидетельство своего бесчестия, из-за чего над ним нередко издевалась толпа. В некоторых случаях полагалось совершить паломничество. Но те, кто отказывался отречься от своей ереси, или отказывался от собственных первоначальных признаний, или же вообще не желал признать себя виновным, передавались светскому суду, чтобы он вынес им соответствующий приговор. Обычно их приговаривали к смерти на костре. Инквизиция отстранялась формально от пролития крови. В этом смысле она повторяла суд фарисейского синедриона, который приговорил Христа к смерти, а затем обратился к прокуратору Иудеи, Понтию Пилату, осуществить смертную казнь через распятие. Грязную работу в этой тактике должен был выполнить кто-то другой, а не церковный суд и святая инквизиция, которая во многом копировала действия самих фарисеев, распявших Спасителя. Имущество казненных еретиков конфисковывали в пользу короля, а их наследники не имели права занимать общественные должности по крайней мере в течение двух поколений. Остается лишь догадываться, на какие ухищрения должен был пойти Гийом де Ногаре, чтобы скрыть свое еретическое прошлое и подняться столь высоко по иерархической лестнице французского королевства.
Как становится ясно из этого подробного описания судопроизводства основным место, где и совершались признания и самонаговоры, была камера пыток. Вот она, преисподняя, место боли и страданий, высокого мужества и низкой подлости. Вот она, квинтэссенция того, что обычно называют человеческой натурой. Один чувствует себя Богом, который может, как Христос, спуститься и в ад, а другой - дьяволом, поджаривающим не медленном огне или растягивающим человеческое тело до такой степени, что кости выходят из суставов. Великому Данте и не надо было ничего выдумывать.
Все души в дантовском аду предстают перед нами абсолютно голыми, и это обстоятельство словно тоже позаимствовано из камеры пыток. Чтобы лишить человека чувства собственного достоинства, перед тем, как его начинали пытать, инквизиторы приказывали раздеть свою жертву. Причем раздевали всех без исключения: от мужчин, дряхлых стариков, и женщин до девственниц, для которых и эта насильственная нагота уже была самой настоящей мукой.
Но какие орудия пыток обычно находились в этом аду? Начнем с дыбы. Она была первым орудием, которое стали использовать инквизиторы, как только папа Иннокентий III разрешил кромсать и выворачивать наизнанку плоть еретиков. Жертву предварительно раздевали до пояса, лодыжки осужденного заковывали в железо, руки связывали за запястья за спиной. Крепкая веревка одним концом привязывалась также за запястья, а другой конец перебрасывался через ворот, закрепленный у самого потолка. Затем палач начинал тянуть свободный конец на себя до тех пор, пока жертва не поднималась над полом на высоту шести фунтов. В этой позиции на ноги заключенному приковывались кандалы весом до 100 фунтов. В этой позиции жертве начинали задавать вопросы и предлагали во всем сознаться. Отказ означал несколько ударов плетью по обнаженной спине. После чего инквизитор вновь предлагал сознаться в ереси. Вновь отказ и вновь сигнал палачу, которому жертва отныне отдавалась в полную власть. Палач тянул на себя веревку, поднимая жертву все выше и выше к потолку. Затем он слегка ослаблял натяжение, и жертва опускалась на несколько футов вниз, и вдруг палач на короткое время отпускал свой конец, и тогда осужденный стремглав летел вниз на каменный пол. Мучитель успевал в последний момент резко прервать свободное падение, и пола касались лишь тяжелые кандалы. Тело сильно встряхивало, вылетали плечевые суставы, трещали суставы ног, сдавала нервная система и, как правило, наступал болевой шок. Через короткий промежуток пытка повторялась вновь, пока несчастный не признавался во всех грехах, либо терял сознание.
Пытка дыбой предполагала использование нескольких уровней. Эти уровни чаще всего зависели от степени виновности осужденного и от воли самого судьи. Переход от одного уровня к другому превращался в своеобразный ритуал. Так, все начиналось со слов инквизитора: "Допросим подсудимого при помощи пытки". Эти слова служили сигналом, и палач тут же привязывал жертву к длинному и крепкому канату.
Если судья не добивался нужного признания, то он произносил: "Пусть претерпит муку", что означало лишь поднятие заключенного на небольшую высоту. Не получив признаний и в этой позиции, инквизитор произносил: "Пусть претерпит большую муку", и заключенного поднимали чуть выше, выворачивая ему при этом ключицу, а потом наносили два удара плетью. Слова же: "Пусть претерпит страшную муку" и "очень страшную муку" означали помимо плетей и тяжелые кандалы на ногах.
Все остальные меры применялись к продолжавшим упорствовать еретикам.
Другой излюбленной пыткой инквизиции была кобыла, или деревянная лошадь. На этом приспособлении, состоящем из деревянного каркаса с днищем, куда клали жертву, и расположенном на крепких ножках или постаменте, имитировали известную в средневековье казнь, когда осужденного за руки и за ноги разрывали на части четыре запряженных лошади. Руки и ноги за лодыжки и запястья привязывали веревками к двум цилиндрам, располагавшимся по противоположным сторонам каркаса. Цилиндры можно было вращать с помощью рычагов. В этой позиции инквизитор предлагал подсудимому облегчить свою душу чистосердечным признанием. Если ответ был отрицательный, то давался сигнал двум палачам, и они с помощью рычагов начинали вращать свои цилиндры, растягивая жертву. Иногда для особо упорных пытка осложнялась тем, что руки и ноги жертвы перевязывались острой проволокой, которая закручивалась палачами с помощью палки. Помимо чудовищной растяжки, в результате которой кости выходили из суставов, боль осужденному причиняли и эти проволоки, которые впивались в тело настолько, что резали руки и ноги до кости. Когда подсудимый упорствовал и все-таки не произносил желанного признания, то пытка могла продолжаться до тех пор, пока жертва не теряла сознания. Тогда появлялся костоправ. Он вправлял изуродованные суставы, обрабатывал кровоточащие раны, и после этого жертву уносили в донжон, где изуродованное тело бросали на каменный пол, покрытый соломой, и где было полно крыс. После нескольких недель, проведенных на хлебе и воде, стоило ранам хоть немного затянуться, упорствующего еретика вновь отправляли в подвал, и так могло продолжаться годами, пока человек либо не сходил с ума, либо не умирал, либо не произносил нужного признания.
Часто пытка кобылой осложнялась пыткой водой. Так, когда измученный заключенный, лежа на дне деревянного каркаса, который после нескольких часов страданий начинал напоминать ему гроб, пытался с трудом перевести дыхание, то именно в этот критический момент лицо несчастного покрывали влажной шелковой тряпкой и в раскрытый рот, предварительно зажав ноздри специальными прищепками, начинали медленно лить воду. У жертвы создавалось полное ощущение, что он тонет. Заключенный пытался вырваться, начинал дергаться и тем самым причинял себе ещё большие страдания, теребя старые раны и беспокоя вывихнутые суставы. Удушение приводило к тому, что от напряжения у заключенного начинали лопаться сосуды.