Магистр
Шрифт:
Рабочее место алхимика выглядело, как обычно, аккуратно убранным и одновременно сердито-занятым. Были здесь какие-то реторты, бумаги, ручки и карандаши, фотографии и дагерротипы, досье, почему-то набор солдатиков. Внимание нашего взломщика привлек скромно стоявший в углу на персональной деревянной колонне полый шар размером с большую елочную игрушку, будто сплетенный из золотых нитей. Раньше он никогда не видел этого предмета в кабинете председателя – видимо, де Катедраль извлек его на свет уже после того, как учитель и ученик расстались. Странным образом какие-то из нитей в плетении шара выглядели яркими и совсем новыми, а какие-то тусклыми и позеленевшими. В кабинете было темно, но, приглядевшись, Винсент разобрал в плетении шара стилизованную фигурку котенка, держащего в зубах перышко. Внутри же сферы, как будто подвешенная на невидимой нити, горела буква L, заканчивающаяся стрелой, горела столь ярко, что казалось, сейчас захлебнется собственным светом.
Ратленд
Вернувшись в Мерсию-мэнор, Ратленд вначале попробовал поговорить с шаром в кабинете – как деловой человек, а потом, когда ничего не получилось, в комнате артефактов… Ничего не вышло и тут. Шар молчал, причем дознавателю казалось, что он каким-то необъяснимым образом смотрит на него со злобной ухмылкой. Магистр пожал плечами, отнес шар в спальню (на всякий случай спальня у него в доме имелась тоже) и отправился на верховую прогулку. Именно во время прогулки, пуская коня в галоп по-над Темзой-рекой, он и понял, что надо делать. Больше всего этот метод напоминал бы способ, которым пользуются взломщики кодовых замков на сейфах, стесывающие себе кожу на кончиках пальцев металлическим напильником для обретения максимальной чувствительности. Винсент сознательно уходил от контактов с людьми, знавшими его отца, но не играть в игры с собственным мозгом он себе не обещал и экспериментировал с ним вовсю. Мы уже неоднократно видели нашего героя удаляющимся в странный каменный мешок, где он запирался от мира и занимался опытами с объектами-отмычками и собственным сознанием. Кроме того, магистр особенно не появлялся на людях, никто не искал его, никто не приезжал в Дом на холме. Мерсия выглядела необитаемой, и в ней редко горел свет, даже ночью. Кажется, Оксфорд и Все Души с облегчением забыли о том, что в число этих душ не так давно входил соискатель по имени Винсент Ратленд. Поэтому, если бы какой-нибудь отчаянный человек забрел в приобретшую опасную славу усадьбу Мерсия, скажем, во время Рождества, он бы решил, что очутился в доме с привидениями.
Успокоенный этими соображениями, Винсент обратился к яду под названием la cantarella– мы упоминали его в самом начале книги. Это старинное борджианское изобретение убрало с политической сцены не одного противника страшного семейства, и не было никакой гарантии, что на сей раз легендарный яд (некогда составленный им в лаборатории мэтра де Катедраля с целями, толком не известными тогда даже ему самому) не убьет самого создателя. Но что-то подсказывало Ратленду, что именно la cantarellaстанет для него тем стальным напильником, которым он сдерет кожу с пальцев, прослушает замок таинственного шара и откроет сейф. Только работала Кантарелла не с пальцами, а с ледяной головой, и работала хорошо.
И Ратленд выпил яд. После этого магистр с некоторой даже торжественностью лег на кровать, взял в руки шар и стал в него вглядываться. Как только «жидкость престолонаследия» преодолела его биологическую защиту, сознание стало покидать его – неохотно, как вместе с кровью самоубийцы сама жизнь вытекает из ванны в сливную воронку… – но уничтожить Ратленда было не так просто. Теряясь и уплывая, видя, что голодный L-образный огонек странного шара разгорается все сильнее и, кажется, даже краснеет, он увидел и следующее.
32. Свет мертвых
Гвидо Ланцол, его отец, был Созидателем. Таким же единственным, каким стал после него Винсент Ратленд. Гвидо знал своего отца, тот своего, и так до самого начала, терявшегося в глубинах истории, до того первого Ланцола, рыцаря, сопровождавшего Хайме I Арагонского в походах эпохи Реконкисты (вокруг 1230 года) и в крусаде на Святую землю. Попавший в бурю король Хайме до места назначения не добрался, а приземлился на юге Франции вЭгю-Морте. Там он покрасовался перед трубадуром из тамплиеров Оливье ло Темплье и вернулся восвояси, «из любви к королеве своей Беренгарии» отказавшись от дальнейших крестоносных поползновений вдали от родных берегов. Не так обстояли дела с первым оставшимся в истории Ланцолом – Венсаном из галльского города Монпелье, входившего в юрисдикцию Хайме.
Венсан был большим авантюристом и совершенно не желал менять приключения в Палестине на какую бы то ни было любовь помимо любви к Спасителю. Видимо, поэтому корабль будущего Ланцола (ибо при Хайме его знали как «Де Монпелье») не заплутал в Средиземье, в отличие от корабля его сюзерена – как будто воды слушались франкского рыцаря – и он благополучно высадился в древнем галилейском городе Сафаде. Сафад раскинулся на холме, возвышающемся над морем на добрые две с половиной тысячи футов, и славился как центр каббалы, иудейского мистицизма. Почему кораблю де Монпелье повезло так метко пристать к берегу, никто за давностью лет не помнит – видимо, помогли ему звезды и волны.
В Сафаде имелась тамплиерская крепость, а в ней хранилось какое-то ценное копье. Было оно упрятано за семью замками и тремя печатями, и местные шепотом утверждали, что сделано оно из черного серебра. Этот непривычный для оружия металл удивительно крепко держал трехгранную форму, приданную ему изготовителем, и никогда не затуплялся. Древко копья давно истлело, а наконечник тамплиеры хранили пуще зеницы ока.
Венсан пробыл в Святой земле не очень долго, пару лет. Однако возвращаясь в неродной Арагон к великому Хайме, он вез с собой некое копье, ранее не входившее в его арсенал. Де Монпелье насадил черный трехгранный шип на древко и, по легенде, неоднократно пускал его в дело в бою. Стоит ли говорить, что он всегда побеждал. Побеждал так убедительно, что окружающие (а затем и король) забыли, что Венсан был Де Монпелье, и прозвали его «Ланцол» – копьеносец. Говорили о Венсане еще и то, что он не был человеком. Что якобы однажды ночью пировал Венсан со своим сюзереном Хайме, и поспорили два рыцаря о своем походе. «Обещаю человеческую свою суть, – сказал тогда якобы Венсан, – за то, что найду великую христианскую реликвию, ибо ничего выше крови Спасителя нет на земле». А Хайме якобы ужаснулся и сказал: «Любовь, Венсан, превыше твоего поиска, и моя человеческая суть со мной и ради моей королевы». Как видим, говорили рыцари сложно, и нельзя гарантировать, что сами понимали свои слова и друг друга. Но результат нам известен: Венсан обрел копье и с «человеческой сутью» его вне подвигов оружия все было сомнительно. Хайме даже не доплыл до нужного берега, но с человечностью и любовью был на «ты». Так зарождалась великая эмоциональная пустота Ланцолов, пустошь, на которой потом возникнет Белая земля. Так стало ясно: у других есть человеческое, essentia humana, и Ланцолы могут ее использовать, могут ее отбирать, как в пустой резервуар переливается жидкость из сообщающегося сосуда.
Куда подевалось всепобеждающее копье непосредственно после смерти первого Ланцола, никто не знал. Но из семьи оно не уходило, ибо в следующий раз мы находим его в Риме при дворе папы Александра VI, который, как известно, был Ланцолом.
Александр и Цезарь заложили основы этого творения, правда, один из них все больше моделировал, расписывал и даже расчерчивал; Александр был великий стратег, а Чезаре, при всей его гордыне, – скорее вдохновенный исполнитель отцовой воли. Когда Александр понял, что дремавшее в нем наследие Венсана де Монпелье, проявившись в видениях, которые нельзя было спутать с религиозными, позволяет ему воздействовать на людей и материю, он затаился. Поэкспериментировал с конклавом, благополучно сделался папой, принялся зариться на окрестные италийские земли. Дети у него появились еще раньше, и Родриго ревностно следил за их развитием. Увидев, как трехлетний Чезаре, игравший с божьей коровкой, взглянув на нее, превратил букашку в хищную алую птицу с черным подбоем, папа взял сына за руку и увел в дом, не заметив, что птица вспыхнула и осыпалась наземь пеплом. Значит, дар передавался… дар передался.
Через десяток лет они уже действовали вместе. Создали свой «алхимический дворик» и получили золото. Придумали, как должны были выглядеть и где могли располагаться «узелки», привязывавшие создаваемый ими воображаемый мир, изнанку ковра, к миру здесь-и-сейчас. Начертили карту этого мира, задумав его как человека, с мозгом и сердцем. Они не успели довести деяние до конца, но передали знание о нем дальше – от отца к сыну.
И Гвидо, отец Винсента, знал их всех до единого – отцов и сыновей… Знал он и то, что очень важное исключение случилось в этой безупречной линии передачи копья: Чезаре Борджа, сын Александра и брат Лукреции, стал отцом дюжины детей, но ни один из них не продолжил гордую и уже к тому времени совершенно проклятую линию дальше. Дыра зияла между Чезаре и неизвестно откуда взявшимся в городе Монпелье лет через тридцать после его смерти Джованни Ланцолом. То есть род Борджа после Александра продолжился вполне успешно – через невинно убиенного сына его Жуана (все думали, что к смерти его приложил руку лихой Чезаре). Потомки Жуана породнились с потомками знаменитого Фердинанда Арагонского, супруга Изабеллы Кастильской, и породили генерала ордена иезуитов Франциска Борджа, святого человека.
Только вот странные способности Венсана де Монпелье, передававшиеся от отца к сыну вплоть до Александра, а потом Чезаре и только ему, святому Франциску не достались. За гибелью Чезаре зияла созидательная дыра.
Эстафету получил Джованни Ланцол, не носивший фамилии Александра и Чезаре, и он передал ее дальше. Он сознавал: все не так просто. Как показала гибель отца и деда, один в поле не воин, будь он хоть трижды il Mago. Борджа крепче прочих духом и телом, они лучше выживают, но они все же смертны. Джованни продолжал ткать ковер Управляющей Реальности, надеясь, что когда-нибудь, когда – никто из них не мог предугадать, явится в роду Ланцол, который повернет ключ, наложит управляющую реальность на мир здесь-и-сейчас, подогнет его под себя. Копьеносцы будут править, раз уж им повезло владеть даром и передавать его, как и серебряное копье, от отца к сыну.