Магистр
Шрифт:
Прошло время – год, десять лет, век, и всадника прибило к берегу. Он уперся ногами в камни, открыл глаза и увидел луг, на котором пасся конь. Прямо за лугом вновь лежала вода, а чуть поодаль было видно начало стрелы акведука, уходящей вдаль, насколько хватает глаз.
– Wrattlescar, Wrattlescar, – пробормотал всадник, с трудом поднимаясь, –
The best of the water isles. Strong are your walls, and far The aqueduct arrow flies [172] .172
Рэтлскар, Рэтлскар,
Лучший остров в воде.
Стены крепки, далёко
несется стрела
Со мной Рэтлскар мой везде (англ.).
Впрочем, когда он добрался до начала пути, он обнаружил себя в прохладном предвечернем сентябрьском поле между городами Верден и Сюлли. По Священной дороге ехали грузовики с боеприпасами, на нем снова был серый редингот с бархатным воротником, а правая рука сжимала тонкую трость с серебряным набалдашником в форме мифического цилиня, – то ли летучей змеи, то ли китайского льва, поблескивавшего в скупом ноябрьском солнце рубиновым глазом.
34. В маковом поле
«Посреди весны вспомнил осень. Вдоль трамвайных путей вдруг становятся заметны рябины, печально разводящие зелеными рукавами с кружевными манжетами. Сжимающие пригоршни коралловых бусин. «Один лист – уже осень».
Это не твое воспоминание, Митя. Это не твои образы: ты человек слов, а это картина. Ты смотришь на рябины глазами художника и испытываешь… ностальгию. По Москве. Ты в Москве, Дмитрий Дикий. Нельзя испытывать ностальгию по дому, будучи дома. Кто же вспоминал сейчас рябины перед Троицей на Самотеке? И почему у тебя такое ощущение, будто ты Марсий, Митя, Марсий с содранной кожей, а не мельник?»
– Кажется, я жив, – бормотал себе под нос Винсент Ратленд, направляясь к дороге и прилагая массу усилий, чтобы не упасть. – Благодарю вас, о Жуки.
Случилось странное. Когда магистр искусств обнаружил себя ровно в том же поле под французским городом Верден, откуда он ушел в Ур стылой зимой 1916 года, вокруг не изменилось ничего. Как будто вырезали из трехмерного пространства участок по форме Винсента Ратленда и держали его незанятым, пока он не вернется. Вот он и вернулся.
В глазах у магистра искусств было горячо и красно, но он стоял на ногах и, с изумлением оглянувшись, увидел: зима кончилась. Прошли весна и лето. Он стоял на все еще цветущем лугу, усеянном поздними маками, и ничто не напоминало о войне и Жюльене Шателе, кроме Дороги жизни. Ратленд сделал усилие и сошел с места, осознав только в этот миг, что в руке у него уже не прямой меч Делламорте, а трость. Он не увидел, что место, с которого он, наконец, сдвинулся, сделав шаг к дороге, с облегчением сравнялось с остальным полем. Снег растаял, и участок зимы покрылся травой и усеялся маками, словно каплями крови. Не так далеко от Дороги жизни стояла и машина магистра, целая, невредимая, словно минуту назад оставленная. Магистр в задумчивости смахнул с ветрового стекла ледяную порошу и скорее упал, чем сел на водительское место. Ему показалось, что он поймал отражение чьего-то радостного голубоглазого взгляда в зеркальце, но это было просто летнее небо.
Далее в нашем повествовании образуется провал. Не стандартный разрыв, вызванный необходимостью перенестись из одного эпизода в другой, а провал в памяти Винсента Ратленда, который автор может лишь попытаться восполнить самостоятельно. Нам известно, что машина героя выехала на Дорогу жизни и направилась к Сюлли, где магистр собирался получить свежую информацию о развитии событий в войне в целом и под Верденом в частности. Известно нам также и то, что не было известно магистру, а именно, что штаб-квартира французов к тому моменту покинула Сюлли, потому что Верденская мясорубка подошла к концу, и кошмар, длившийся многие месяцы, начал заканчиваться. Фронт разбирал трупы, раненых… Всущности, и герой наш был среди них – среди раненых и почти трупов, хотя он бы, наверное, очень удивился, если б ему это сказали. И тем не менее произошло невероятное: Ратленд отключился за рулем, машина потеряла управление и врезалась бы в противопоток, возглавлявшийся в тот момент тяжеленным грузовиком с красным крестами на бортах, если бы в последнюю секунду уже почти отсутствующее сознание магистра не дало его рукам команду вывернуть руль вбок. Аварии не случилось, но Винсент Ратленд, находившийся в автомобиле, так своевольно ведшем себя на Дороге жизни, теперь сидел без движения с запрокинутой головой.
Грузовик с крестами, постояв пару секунд, поехал дальше, оставив в усыпанном маками поле у обочины медсестру, направившуюся к вильнувшей на обочину машине. Мы поднимаемся вверх, к пасторальным облакам, и видим веселый пестрый луг, пересеченный дорогой пополам, как циферблат стрелками, показывающими ровно шесть часов. Видим, как осторожно, с опаской приближается к недвижимой машине девушка в белом одеянии медсестры, как играет солнце бликами в ее светлых волосах. Мы почему-то чувствуем, что ей страшно. Она не кидается к водительскому месту, как должен кинуться к месту происшествия обычный тренированный войной медработник, а идет, словно борясь с собой, будто не потерявший сознание человек с закрытыми глазами сидит внутри странной машины, а неведомое чудовище, затаившееся в ожидании неосторожной жертвы. Она все-таки подходит и заглядывает внутрь. Потом она садится в машину. Через минуту машина трогается, осторожно выруливает на дорогу и едет прочь от Сюлли.
Что произошло между Машенькой Ордынцевой и Винсентом Ратлендом там, куда они приехали, и куда именно приехали они? Как бывшая русская арфистка вытащила своего бывшего дирижера из небытия, черным огненным языком выплеснувшегося из Ура и попытавшегося утащить его назад, в смерть, случившуюся там, в огне несущих гибель стрел посреди океана? Как он позволил ей себя спасти? Может быть, просто не мог не позволить? Может, в дело пошел морфий? Мы не знаем, а знаем лишь, что ближе к полуночи уже знакомая нам машина подъехала к небольшому двухэтажному дому, стоявшему у кромки леса и пустовавшему ввиду обычных происшествий военной поры. Из этой машины вышли двое, причем на медсестре уже не было опознавательных медсестринских знаков – лишь простое серое платье, а человек, покинувший водительское место, шел самостоятельно, хотя и слегка прихрамывал. Тишина, окружавшая заброшенный дом и поглотившая ночной лес, не была нарушена ни единым словом; двое вошли в дом, причем на пороге, где человек с тростью придержал дверь, пропуская давешнюю медсестру вперед, она помедлила и попыталась разглядеть что-то в его лице. Дверь закрылась, луна ушла за тучи, упала ночь, а утро не застало возле дома ни машины, ни людей.
По сути, нам точно известно лишь, что машина нашего героя, вернувшегося из Управляющей реальности, успешно выехала на Дорогу жизни, а через некоторое время он объявился в другом месте. И все.
Здесь прошло меньше полугода. Там… Там ему не удавалось считать время, потому что там оно шло по своим законам: то замедлялось, то неслось галопом.
При самоотверженной помощи русских французы победили немцев под Верденом. «Они не прошли». Через несколько дней после возвращения, вечером, Ратленд сидел в ресторанчике небольшой гостиницы, закрытой для публики с улицы, при частном музее со странным названием «Старинный флорентийский дом» в доме номер 13 по Виа Порта-Росса, естественно, во Флоренции. Наш герой успешно добрался до благословенной Тосканы из макового поля под Сюлли, использовав свой знаменитый дар убеждения и стратегически разбросанные по Европе источники денежных средств, за что поставил себе в уме маленький плюс. Он выбрался из Ура скорее мертвым, чем живым, и надеяться, что доберется хотя бы до дороги, а не до отеля во Флоренции, не мог. Более заслуженные плюсы надо было ставить за мучительное изучение Управляющей реальности. И хотя происходило оно на ощупь, все было не зря. Постоянный и порой неоправданный риск (даже жизнью), непонятный аутсайдерский статус, как будто его кто-то нарисовал в разноцветном Уре тушью, положение кондотьера-убийцы – единственное, дававшее возможность перемещаться по всему этому фантастическому миру, быть для него связующей и удушающей нитью… Все работало.
Медленно, страшно и мучительно, но все получалось. Он цеплял нити, разрезал узлы, исправлял рисунок на ковре. Не напрасным было его невероятное, бесконечное пребывание в этом ненавистном и непонятном месте, закончившееся ужасной смертью в огне, которую, как и полусмерть посередине ледяной Трубной площади в Москве, он так и помнил каждым своим нервом.
Но Верден закончился, пусть с трудом. Они все-таки не прошли. Японцы как по мановению волшебной палочки отозвались на зов истекавшей кровью Британии, где уже заканчивались деньги и ушедшие на войну мужчины. В ответ на признание притязаний на Маньчжурию и кое-какие территории в Тихом океане они для начала послали к Мальте крейсер «Акаси» и восемь эскадренных миноносцев, а позже добавили еще девять и так и охраняли потом британские корабли от немецких подлодок, подарив спасение почти семистам тысячам человек.