Магистр
Шрифт:
Олег даже не поморщился. Напротив, он чувствовал сильное раздражение, производное от голода, усталости и долгого воздержания. Алёнка далеко, а тутошних девок лапать – нет уж, увольте. Их моют два раза в жизни – при рождении и когда в гроб кладут.
В остальное время они воняют. Вроде ж и водопровод им римляне провели, ещё при Августе – купайся хоть день напролёт. Так нет же, попы постановили, что чистота духовная куда важней чистоты телесной, и поразрушили термы с купальнями, дабы женщины не мылись вместе с мужчинами, возбуждая похоть и греховные помышления. Помывки отменили, канализация сама забилась… Зато никакой аморалки. Ничего, скоро вам воздастся за грязь – чума приберёт всех, и немытых праведников, и немытых грешников…
– Не отда-ам! – хрипло заорал расхристанный мужик, выбегая на улицу в одних брэ.
Он бежал, косолапя, и прижимал к груди мешок с чем-то звякавшим. Из окна выпрыгнул Акила Длинный Меч. Смеясь, он метнул топорик-чекан, раскроивший мужику череп. Косолапый рухнул, выпуская мешок из рук, и по выщербленным плитам улицы раскатились золотые чаши, миски, кубки…
Малютка Свен с сожалением посмотрел на посуду и махнул рукой:
– Ладно, потом поделим!
– Чем занят, Свен? – жизнерадостно спросил Акила, подбирая золотые вещи.
– Гуляю, не видишь, што ль?
Длинный Меч рассмеялся и бодро потрусил к дому, крича: «Сундук тот не забудьте! Актеву! Сундук! Слышь?»
Безбородый Актеву, дергая себя за длинный пшеничный ус, высунулся из окна второго этажа и проокал:
– Понесли уже! Всё туточки, чисто!
– Дальше пошли!
– Акила! – донесся грубый голос из дверей ограбленного дома. – Тяжёл сундук-то!
– Складывай у порога, Фроутан, я телегу подгоню!
Из дома напротив с трудом выбрался варяг могучего сложения, толстая патлатая женщина волочилась за ним, цепляясь за грабителя, колотила его кулаком по спине и орала благим матом. Грабитель, красный от стыда и гнева, развернулся у выхода и ударил бабу рукой в кольчужной перчатке – орущая свалилась замертво.
Зацокали копыта. Понурая лошадь провезла телегу, полную ухищенного добра – тканей дорогих, посуды серебряной, украшений женских. Двое варягов вели лошадь под уздцы и громко смеялись, вспоминая забавный случай.
Выйдя на перекресток, Олег столкнулся с Инегельдом.
– Здорово, князь. Куда несёшься?
– Тебя ищу! Там этот, герцог тутошний, миру просит!
– Показывай дорогу. Ипато, растолмачишь его дозволенные речи?
– О, герцог Иоанн учился в Константинополе и прекрасно говорит по-гречески, сиятельный.
– Тем лучше. Быстрее найдём общий язык.
Сухов шёл не торопясь – знал, что, как только они с герцогом заключат мир, грабить станет нельзя. Остановить же варягов, обозлённых долгим сопротивлением, будет непросто. Надо уловить тот момент, когда жажда золота будет утолена в меру, а безумство разрушения ещё не овладеет воинами.
Пусть варяги врываются в дома, пусть отбирают добро, пусть даже учиняют развратные действия, лишь бы не осатанели они от крови, не устроили бы немытым неапольцам кровавую баню. Так что рановато ещё мир учинять, надо дать время его ребяткам оттянуться, как следует, распотешиться вволю.
Да и так ли уж безжалостны варяги? Взять тех же девиц. Сколько их бегало голышом по улице? Две или три. А сколько осталось дома, слабо сопротивляясь распалённым русам или отдаваясь по доброй воле? Конечно, оправдать войну нельзя, но понять можно.
Боевой Клык вывел Олега на небольшую площадь, куда выходило здание с колоннами, видать, бывшая римская курия. Ныне её занимал герцог Неаполитанский, Иоанн III, сын Марина I, с женою Теодорой.
Перед дворцом герцога в ряд стояли конники в блестящих латах с алыми накидками. Особую пышность почётной страже придавали султаны из страусовых перьев, украшавшие как шлемы, так и налобники коней.
Перед этим роскошным строем пыжился герцог – невысокий пожилой человек. Его сковывали драгоценные доспехи, посеребрённые, с золотой насечкой, а шлем он держал под мышкой. Герцог высоко задирал подбородок, но ни капли решимости не было в его лице, оно выражало одну лишь покорность судьбе.
Сухов приблизился к Иоанну, сыну Марина, и слегка поклонился.
– Я – Олегариус, магистр императора Романа, – представился он. – Весьма прискорбно, что свожу знакомство с вами, герцог, в столь неприятных обстоятельствах, но в том нет моей вины.
– Неужели? – усмехнулся Иоанн, не поднимая глаз. – Чьи же воины творят бесчинства в славном городе Неаполе?
– Мои, – признался Сухов. – Сами виноваты, герцог. Не нужно было поддерживать князя Ландульфа.
– Мы никогда не отрицали вассальной зависимости от империи! – воспротивился Иоанн.
– Мало не говорить «нет», – сказал Олег с мягкой укоризной, – необходимо говорить «да», когда это требуется. Вам надо было доказать сюзерену свою верность делом, надо было пресечь злодеяния Ландульфа, хоть как-то проявить преданность! Вы этого не сделали. Так чем же вы недовольны теперь?
– Я… – начал герцог величественно.
Сухов поднял руку, останавливая поток оправданий и обвинений.
– Мы не ставили своей целью разорение Неаполя, – сказал он. – Если вы хотите остановить грабежи, то заплатите выкуп, и мы уйдём.
– Сколько? – поскучнел Иоанн.
Олег назвал цену мира. Свен с Ивором радостно переглянулись, Инегельд осклабился в полном довольстве, герцог же, напротив, увял.
– Согласен, – тяжко вздохнул он. И пробормотал, подняв очи горе: – A furore normannorum libera nos, o Domine! [57]
57
A furore normannorum libera nos, o Domine! (Лат.) – Господи, спаси нас от ярости норманнов!
– Аминь, – заключил Сухов.
Глава 13,
в которой Елена Мелиссина отказывает двум молодым людям
В тот день Елена Мелиссина легла спать раньше обычного – ей хотелось как следует отдохнуть, чтобы с утра выглядеть посвежевшей. Приглашение Марозии оставалось в силе, тайную посланницу ждал приём в замке Сан-Анжело, поэтому за главным своим оружием – красотой – Елена хотела проследить особенно тщательно.