Магистр
Шрифт:
Травень-май в Риме варяги опознали по-своему: лето пришло! Над Вечным городом стояла теплынь, буйно цвели жасмин и олеандр, а беломраморные колоннады на фоне пышной зелени уже как бы и не являли собой примету разрухи. Рим все еще сохранял следы былого величия, а что холмы его обезлюдели, так это даже и к лучшему: меньше толкотни…
… А песня Акилы всё лилась, всё ширилась, новые голоса подхватывали протяжный напев. Пончик увидел под нижней кромкой паруса римские башни и стены, едва обозначенные огонёчками костров, но страх не проник в его сердце – языческая хвалебная песнь прогнала темень с души, поселяя в ней радостную надежду и шалые желания.
– Париж брал, – стал загибать пальцы Вуефаст Дорога, – Лондон брал, Йорк брал, Руан, Баку, Абесгун, Ингельхайм… Рим не брал.
– Ну так пошли, и возьмём! – захохотал Инегельд. Лёгко выхватив меч, он простёр клинок, указуя на Вечный город, и рявкнул: – На Рим!
Глава 19,
в которой Олег действует один за всех
Ночь прошла спокойно – к Садам Саллюстия не долетали крики перевозбуждённых римлян, отыскивавших «бургундов», назначенных врагами, или самих несчастных «врагов», отбивавшихся от желающих их ограбить или убить. Неясные шумы, доносившиеся с холмов Рима, гасились чащами деревьев. Куда слышней были птичьи трели, уханье сов, шорохи мелкой лесной живности.
Заночевали в купальне. Вместо перин Олег постелил охапки веток и вороха опавших листьев, простыней послужил плащ Котяна.
Сухов спал чутко, держа под рукой древний римский меч-гладиус – недавний трофей печенега.
Где-то под утро он проснулся и замер, прислушиваясь. Показалось ему, что ли? Да нет, вот опять – вроде стонет кто-то.
Приподнявшись на локте, Олег встретился глазами с Котяном.
– Слышал? – проговорил он одними губами.
Бек кивнул и показал пальцами: сходим, посмотрим? Сухов кивнул и неслышно поднялся, вооружаясь мечом.
Едва начинало светать, небо в восточной стороне неясно серело. Деревья поднимались чернеющими колоннадами, ещё больше нагнетая тьму. Олег прислушался, уловил стон и двинулся на звук.
Слух привёл его к прогалу меж двух столетних платанов – прямо на выступавших корнях лежал человек в рваной накидке, руку и ногу его покрывала корочка засохшей крови.
– Потащили, – шепнул Сухов.
Находка раздражала его, первая медицинская помощь жертвам переворота не входила в планы. Но не бросать же, в самом деле.
В купальне, при свете маленького костерка, разведённого Еленой, Олег получше рассмотрел раненого. Это был мужчина в годах, коренастый и небритый, с короткими кривыми ногами и шапкой пепельных волос. Дряблые мешки под блестящими черными глазами придавали ему скорбный вид сенбернара, потерявшего любимого хозяина.
– Кто ты такой? – прямо спросил печенег.
– Камилл моё имя… – проговорил спасённый слабым голосом. – А вы кто?
– Тебя кто подстрелил?
– Головорезы этого выученика Сатаны…
– Альбериха?
– Его…
– Тогда вы у друзей, – заключил Олег. – Мы тут тоже от этого выродка спасаемся.
– Вот думаем, как бы Рим на уши поставить, – сказал Котян.
– Или на рога, – добавил Тарвел. – Это уж как получится.
Булгары засмеялись. Из их хохота выделился смех Елены, похожий на звон хрустального колокольчика.
– Рим?! – выпучил глаза Камилл. – Это что, шутка такая?
– Да нет, – сказала Мелиссина, ловко обрабатывая ему рану, – мы серьёзно.
Камилл настороженно оглядел лица окружающих.
– Сила нужна, – опасливо сказал он. – И власть немалая.
– Сила скоро прибудет, – проговорил Котян значительно, – а власть… – печенег указал на Сухова. – Перед тобой имперский магистр, спаситель короля Гуго и разоритель Неаполя!
– Бек! – нахмурился Олег. – Болтаешь много.
– Да ладно! – отмахнулся Котян. – Ему тут ещё денька два отлёживаться, кто узнает? А потом подойдёт флот…
– Вы – магистр?! – вытаращился Камилл.
– Магистр, магистр… Тарвел, подогрел бы вина, что ли. Не поедим, так хоть согреемся.
– Уже!
Булгарин снял с костерка кувшин с парящим вином.
– Пейте неразбавленным! – ухмыльнулся он, подавая сосуд Сухову.
Магистр сделал несколько хороших глотков и передал кувшин Елене. Женщина отпила слегка и, поддерживая голову Камилла, угостила его.
– Не знаю, – пробормотал тот, отпыхиваясь, – умно я поступаю или глупо, но открою вам тайну… – выждав паузу, он торжественно заявил: – Я – егошуит!
– Его… кто? – не разобрал Котян.
– Егошуит! Еретики мы, гонимые, нас с полтыщи наберётся по всему Риму.
– Можно полюбопытствовать? – спросил Олег старикана. – В каком вы сане?
– Я епископ, – мягко улыбнулся отец Камилл. – Но обошелся без папского рукоположения. Наша община избирает духовное начальство поднятием руки, как и восемьсот лет тому назад. Помогают мне пресвитеры и субдиаконы, диаконы и диакониссы. Мы вместе молимся и вместе трудимся, а по воскресеньям собираемся на общие трапезы-агапы, где я раздаю хлеб, преломленный диаконами…
– Папа, конечно, числит егошуитов в еретиках?
– О, мы многажды погрязли в ересях… – усмехнулся отец Камилл. – По его, разумеется, мнению! Егошуиты, например, согласны с Оригеном в том, что ад не может быть вечным. Бесконечная длительность осуждения зла противоречит всемогуществу Бога… Мы также придерживаемся учения монаха Пелагия, отрицавшего первородный грех. А раз не было грехопадения, то и люди не отягощены виною. Следовательно, крещение не искупает грех первородства, оно лишь приобщает верующего к жизни общины, к вступлению на путь добрых дел.