Магистр
Шрифт:
А вот Августину всё человечество представляется совокупно ответственным за грехи Адама, в силу как бы органической порочности, что передаётся от отца к сыну через зачатие. И, стало быть, даже для семейного человека плотское желание есть похоть неуёмно греховная…
– Августин был больным человеком, – вставил Олег, – с искривленной психикой.
– Верно, но сколько ж его концепции спровоцировали человеческих катастроф, мучений и горя! А посему егошуиты против учения Августина, этого «отца церкви». Зато мы разделяем воззрения священника Ария, верно понявшего неравносущность Бога и Иисуса. Егошуа Назорей был рожден человеком, в том и сокрыто величие жизни Его, что Бог дал воскреснуть Ему! В том пример людям! Истинно говорю вам – нет смысла в том, чтобы провозглашать Егошуа сыном Бога. Ведь такое утверждение сразу умаляет подвиг Его жизни и удаляет момент чуда! Где ж удивительное в том, что Сын Божий воскрес?! У него ж божественная природа, для Сына Божия Воскресение так же обычно, как для нас – пробуждение ото сна… – Ослабев от говорения, отец Камилл передохнул, хрипло дыша и облизывая губы, а после продолжил: – Егошуиты согласны и с выводами епископа Нестория, утверждавшего, что Мария не может быть почитаема как «Матерь Божья», ибо она есть всего лишь «мать Христа», смертного, как и все другие… И не мы ли по праву можем называться христианами? Ведь мы, и только мы исповедуем те начала веры, за кои принимали смерть великомученики и святые в правление Нерона! Потому и обрушиваются на нас гонения, что вера наша еретическая – только не в ругательном смысле, а в первоначальном, ведь hairesis – это «особые вероучения»… От них и родится истина!
На этом месте отец Камилл закряхтел в совершеннейшем смущении.
– Ох, простите ради бога! – сказал он, прикладывая к сердцу пятерню. – Увлёкся!
– Блаженны увлечённые! – ухмыльнулся Олег.
– А я лишний раз уверился в том, – торжественно сказал отец Камилл, – что встретил вас единственно Божьим наущением! – Он неуверенно осмотрелся и понизил голос: – Скажите, Олег, а велик ли флот ваш?
– Семь больших кораблей и тысяча бойцов. Ну, не полная тысяча, поменьше, но зато воины – лучшие, какие только есть.
– Ничего себе… – проговорил отец Камилл и подался к Олегу. – Тогда помогите нам! Что хотите, берите, но поспособствуйте сохранению общины! Сил наших больше нет эту муку терпеть! Мы ж ничего такого не просим, только дайте нам жить спокойно. Не дают!
Олег подумал.
– Вот что, – сказал он. – Варяги – это не добренькие дяденьки, что поддерживают слабых и убогих, они – воины. Хотите, чтобы варяги вам помогли? Отлично. Тогда помогите им!
– А как же! – радостно вытаращился отец Камилл. – Поможем! Обязательно поможем! Людьми, делами, всем!
Сухов задумчиво почесал в затылке. У него не пропадала надежда на приход друзей, но можно ли было рассчитывать на это? В любом случае, даже если Инегельд приведёт дружины под стены Рима, скольких ярлы недосчитаются после атаки? А вот если подсобить своим изнутри, с помощью егошуитов, составив из них «пятую колонну»… Это же совсем другое дело!
Олегу всегда претило числиться в спасаемых, он не терпел быть тем, кому оказывают помощь и поддержку, ибо это ставило его в унизительное положение слабого. Но если использовать егошуитов… Да, да, именно использовать! Биться с Альберихом за этих еретиков он не станет, а варяги – тем более, но вот устрашить этого «государя всех римлян» было бы полезно.
– Хорошо, отче, – сказал Сухов, – я согласен. Вы где проживаете в этом граде греха?
– На Эсквилине, сыне.
– Будете показывать дорогу.
Олег накинул рясу и опустил капюшон. Тарвел с Котяном устроили носилки из пары копий и потащили на них увесистого Камилла, а Органа с Кувертом были на подхвате.
Продравшись через заросли, беглецы, ставшие заговорщиками, выбрались на Длинную улицу, с неё поднялись на Альта Семита – «Высокую тропу», проходившую по гребню Квиринала. Здесь они застали примету смутного времени – горел большой трёхэтажный дом. Простояв столетия, он лишь обветшал, но людское недомыслие погубило его в одночасье.
Балки и перегородки полыхали, как дрова в печи. Пламя с грозным гулом вырывалось изо всех окон, закручивалось языками в прорехи черепичной крыши. Вот кровля зашевелилась – и провалилась внутрь. С грохотом пошли рушиться перекрытия – в небеса поднялся копотный «гриб» из искр и дыма. Стены простояли недолго – стали складываться и валиться, этаж за этажом.
– Прах к праху, – пробормотал Котян и воскликнул: – О, смотрите! Носилки!
Действительно, неподалёку от пожарища лежал перевёрнутый паланкин. Шторки с него были содраны, а рядом лежал, раскинув руки, бывший хозяин паланкина – раздетый догола и со множеством ран и увечий.
– Пересадка, отец Камилл! – весело сказал Олег.
Усадив егошуита на подушки, булгары с Котяном легко подняли и понесли носилки-октофорон. Олег с Еленой, как особы духовного звания, пошли позади в смирении перед суетой сует и всяческой суетой.
Шли долго – через Квиринал наискосок, с Квиринала на Эсквилин – пока не добрались до района уцелевших многоэтажек-инсул, римских трущоб, весьма похожих на константинопольские.
– Сюда, – сказал отец Камилл, указывая на арку сумрачного подъезда облупленной пятиэтажки.
Слово «инсула» означает «остров». Каменная громада, словно мрачный утес, занимала целый квартал, окруженная узкими, забывшими, что такое солнце, улочками-щелями – двум всадникам не разъехаться. Редко кто из обитателей этого многоэтажного барака работал. Раньше в инсуле снимали квартирки нищие плебеи, требуя «хлеба и зрелищ», выпрашивая подачки у патрициев. Теперь каморы заселены такими же тунеядцами, только с крестиками на шеях. Эта тупая, серая масса всю свою жизнь маялась от безделья, дожидаясь первого числа каждого месяца, когда из церковных амбаров-горрей выдавались еда, вино, одежда и деньги.
Олег следом за носильщиками вошёл во двор-атриум, голый – ни травинки, загаженный людьми и собаками, но с побитой чашей фонтана, давным-давно пересохшего. По всем четырем стенам шли наружные лестницы, частично каменные, частично деревянные. Они вели на галереи, откуда уже можно было попасть в квартиры. Ну а параллельно лестницам тянулись желоба, по коим стекали нечистоты.
Пришлось подниматься аж на четвертый этаж. Носилки бросили во дворе, и булгары потащили отца Камилла на руках. Олег шёл, страхуя Мелиссину. В некоторые из квартир вели дощатые двери, но частенько вход прикрывался истрёпанной суконкой – а чего красть-то?
Отец Камилл, не слезая с крепких рук Тарвела и Органы, толкнул крайнюю дверь на ветхой галерее, пропустил всех внутрь, а потом позволил занести себя самого. Котян огляделся и запер дубовую створку на засов.
Миновав «гостиную» три на два метра, Олег попал в каморку, которая – единственная во всей квартире – имела окно. Запираемое на ночь щелястой ставней, окошко выходило на глухую стену соседней инсулы.
– Добрались-таки… – врастяжку, дребезжащим тенорком сказал отец Камилл и позвал: – Теобальдо! Ротильда! Годефредо! Умберто! Не бойтесь, выходите!