Магия крови
Шрифт:
— Солипсизм?
— Да.
— Крайний эгоизм. Составляя завещание, старики пытаются заглянуть в будущее, воздействовать в какой-то мере на ту жизнь, в которой им уже нет места, и в этом есть рациональное зерно. Да вы ешьте, не стесняйтесь. Вот сервелат, грузинский сыр, а в холодильнике есть буженина. Я достану? — Озадовский приподнялся со стула, но Климов прижал его руку к столу:
— Честное слово, не надо. Я вас слушаю.
— Так вот, — утер рот салфеткой хозяин, — старики пытаются хоть одним глазком заглянуть в будущее, а далеко вперед заглядывают лишь философы, иногда писатели, и
Кажется, он оседлал любимого конька.
— Люди чем беднее, тем тщеславнее. Я говорю о бедности духовной. А поскольку любую идею нужно уметь преподнести, часто происходит так, что одни обдумывают замыслы, а другие, ничего порой не смысля, проводят эти задумки в жизнь. Взять, к примеру, поэтическую мысль о красоте, той самой, которая спасет мысль, простите, мир. — Лицо Озадовского порозовело, голос смягчился. Он поправил на горле шарф, подлил себе чаю и передал чайник Климову: — Продолжим. Красота неизменна? Чушь! — Сверкнул он глазами и забелил чай молоком. — Понятие красоты заложено в нас, а мы, слава Богу, постоянством никогда не отличались. Я имею в виду человечество, о котором Гюстав Флобер высказал прелюбопытнейшую мысль. Сейчас я вам ее процитирую. — Поднятый палец призывал к максимальному вниманию. — По мере того, как человечество совершенствуется, человек деградирует. — Взгляд хозяина выразил одобрение сосредоточенности гостя. — И мне как психиатру это особенно ясно видно. Язычество — христианство — хамство! Вот три главные стадии в развитии обожаемого нами человечества. В общем-то, идея счастья — почти единственная причина наших бед. И знаете почему?
Климов пожал плечами.
— Да потому, что на большом шахматном поле жизни всегда соперничали и будут противостоять друг другу фигуры нападения и фигуры защиты. Жаль, но это так. И в общем масштабе, и применительно к ограблению моей квартиры. В данном случае преступник, лицо нам неизвестное, является фигурой нападения, а вы, следователь, я правильно вас называю? — Климов кивнул: можно и так. — Вы предстаете в роли противоположной, являясь уже фигурой защиты…
Создавалось впечатление, что чем больше он волнуется, тем вежливее становится его голос.
— Согласен, но с поправкой, — допил чай Климов и поднялся из-за стола. — Фигурой защиты, как мне кажется, становится преступник. Совершив злодеяние, он пытается сохранить тайну своего «я», свою жизнь и свободу. Он хитрит, изворачивается, уходит от возмездия и очень часто использует прием подмены, выдвигая на первый план еще одну фигуру, которая, в свою очередь, так же выполняет защитную роль. И тогда мы имеем дело с вариантом двойной страховки.
— Двойной защиты?
— Да. И я, следователь, — помогая Озадовскому убрать посуду со стола, развивал свою мысль Климов, — становлюсь фигурой нападения, не даю преступнику покоя, дышу у него за спиной, гоню и настигаю.
— Всегда?
Вопрос как подножка бегущему в темноте… Сразу оказываешься поверженным, рухнувшим со всего маху на землю.
— Нет, конечно, — не стал кривить душой Климов и, глядя, как ловко управляется на кухне Иннокентий Саввович, подумал, что, если одинокий мужчина умеет поддерживать в квартире безупречный порядок, женщина, решившаяся выйти за него замуж, очень рискует: умение вести хозяйство может стать серьезной помехой для совместного проживания.
— Вот видите, — вытирая руки полотенцем, весело произнес Озадовский, — не всегда. И я чрезвычайно признателен вам за откровенность. Тайное имеет право на существование, но при одном условии…
— Что оно никогда не будет предано огласке.
— Совершенно верно! — воскликнул Озадовский, обрадованный тем, что собеседник его отлично понимает. — Если выполняется это условие. Но я, в свою очередь, тоже поделюсь с вами секретом. Вернемтесь-ка в библиотеку.
Усевшись в кресло напротив Климова, он выбил трубку в массивную пепельницу, сделанную из панциря диковинного краба, и, захватив щепотку табака, закинул ногу на ногу. Табак у него хранился в яркой жестяной коробке из-под чая «Эрл Грей».
Климов отметил про себя, что курил хозяин дома часто, если не сказать, непрерывно.
— Итак, о наших с вами тайнах, — сказал Озадовский и стал набивать трубку табаком. — О профессиональных секретах. Так вот. Если кто и боится проявления нормальных человеческих желаний и наклонностей, так это психиатры. Да, да! Не смотрите на меня, пожалуйста, как на провокатора. Всеми силами и доступными нам способами мы стараемся эти желания загнать поглубже внутрь, сломать, отшлифовать, чтобы вместо краеугольных камней личности живые волны мира перекатывали с боку на бок простые голыши. Обыкновенные береговые камни.
— Круглые и гладкие, точно булыжники?
Это уже было настоящим откровением.
— Вы удивлены?
— Признаться, да.
— Я сам немало удивлен и огорчен своим открытием. Но жизнь прошла, а перед ликом вечности лукавить грех. Ведь чем мы занимаемся? Толкованием поступков, мыслей, настроений, а толкования всегда неоднозначны, однозначна лишь истина. И заключается она в конкретном человеке, даже если это преступник, то бишь фигура защиты, как мы условились его называть.
Климову польстило такое уточнение. Получалось так, что в их «ученом» споре он одержал победу. Хоть маленькую, но победу. И это позволило ему задать вопрос.
— Иннокентий Саввович…
— Я слушаю.
— Вы не могли бы в двух словах пересказать сюжет украденной у вас книги?
— «Магии и медицины»?
— Да. Почему ее искала инквизиция?
Озадовский на какое-то мгновение задумался, потом зажал трубку в зубах, потянулся за спичечным коробком. Взяв его со стола, достал спичку, чиркнул. Держа ее на весу и глядя на колеблющийся язычок пламени, ответил:
— У книги не может быть только один сюжет. Так не бывает.
Климов смутился.
— Может, я коряво выразился…
— Ничего, я это к слову.
Прикуривая, Озадовский смежил веки, и стало видно, как дрожат его ресницы. Глубоко и жадно затянувшись, он выдохнул дым и откинулся в кресле.
Возникла небольшая пауза.
Климов заметил за ним привычку дожигать спичку до конца и в тот момент, когда он перехватил ее за сгоревшую, источенно-скрученную часть, изменил свой вопрос:
— Я хочу понять, кому она сейчас нужна? Ведь эта книга…
— Вы хотите сказать, книга прошлого?