Магия крови
Шрифт:
Легостаева пугливо оглянулась и сбивчиво поведала о том, что она все эти дни следила за тем парнем, что работает на кладбище, в бурачной кепке, а сегодня вечером, когда уже стало темнеть, увидела его и сына вместе. И ее сын живет вот в этом доме, номер восемь.
Дом Валентины Шевкопляс, вспомнил показания Червонца Климов, и его подозрения насчет самообмана Легостаевой не то чтобы рассеялись, но отошли куда-то в глубину сознания.
— Ну что ж, пойдемте.
Хотелось надеяться, что все услышанное — правда и на этот раз они не попадут впросак.
Дверь им открыла высокая дородная блондинка в ярком шелковом халате. Глянув на предъявленное ей удостоверение, она отвела глаза и уперлась рукой в стену.
— А собственно… по какому праву?
Узнав о цели столь неожиданного и, надо сказать, неприятного для нее визита, она уже было повернулась к ним спиной, но, словно испугавшись какой-то тайной мысли, снова посмотрела на Климова упрямо-твердо, с непонятной настырностью.
— Час от часу не легче.
— Вы уж извините, — подала свой голос Легостаева, но блондинка упрекающим тоном стала их отчитывать.
— А мы не принимаем. Врываетесь без приглашения…
С тех пор, как Климов стал работать в милиции, подобные упреки слышать приходилось часто, и он привычно попросил прощения.
— Я ненадолго, только познакомлюсь с вашим мужем.
Поскольку смотрел он не менее твердо и просил лично от себя, а значит, и от уголовного розыска, Шевкопляс с деланной небрежностью запахнула на груди халат и, отстранившись, пропустила незваных гостей в прихожую.
Легостаева излишне тщательно принялась вытирать туфли об половичок. Она явно смешалась под взглядом хозяйки.
Раздеться им не предложили.
14
В сущности, в этом нет нужды, подумал Климов и прошествовал в дом. Минуя крохотную спальню и кухню, он профессионально отметил, что мебель в них дорогая, подобрана со вкусом, хотя его и раздражало обилие крестов на стенах. Но особенно вычурным ему показалось сочетание красного с белым и уйма всевозможных безделушек, когда он вошел в «залу», как выразилась Шевкопляс, громко предупредив мужа о гостях. Климова едва не замутило от вида дорогой посуды и прорвы хрусталя. Чувствовалось, что для полной иллюзии светского образа жизни хозяевам не хватает канделябров и рояля. Ну, может быть, еще камина с полыхающим огнем.
На чайном столике, застланном алой с белыми разводами скатеркой, теснился кофейный сервиз в соседстве с массивной пепельницей из богемского стекла. Рядом со столиком, упираясь ногами в батарею водяного отопления, вполоборота к вошедшим, сидел молодой мужчина с зажатой в пальцах сигаретой. Пепельно-дымчатый сиамский кот, пригревшийся на его коленях, с дьявольским презрением в глазах уставился на Климова.
— Володя, у нас гости, — еще раз нарочито громко сообщила Шевкопляс и властно опустила руку на плечо супруга.
— Кто такие? — вяло спросил тот и глянул снизу вверх на подошедшую жену. Она скривилась.
— Из родной милиции.
Пальцы, в которых дымилась сигарета, заметно дрогнули.
Спихнув с колен кота, хозяин дома оттолкнулся ногами от батареи и развернулся вместе с креслом в сторону вошедших. Темноволосый, кареглазый, с крепким подбородком и высоким чистым лбом.
По его замкнуто-отрешенному лицу, по сухому блеску глаз можно было догадаться, что их ждали. Хозяин не казался человеком, застигнутым врасплох. Да оно и объяснимо: Червонец не мог не рассказать двоюродной сестре о том, как его приняли за сына какой-то сумасшедшей.
Климов перевел взгляд на Легостаеву.
В первую секунду она оторопело смотрела на повернувшегося к ней молодого мужчину, а затем беззвучно бросилась к нему на подгибающихся от волнения ногах.
— Сыночек!
Вскрик радости и удивления заставил вздрогнуть не только хозяина дома, но, как показалось Климову, и его жену.
Обхватив плечи «найденного сына», Легостаева припала головой к его груди, но тот, с внезапно побледневшим лбом, резко поднялся, и она бессильно-радостно сползла к его ногам. Нет, он не обнял ее, как можно было ожидать, не поцеловал и не погладил ее волосы рукой, как это сделал бы любой другой на его месте, нет, напротив, он с каменным лицом стал отстраняться от нее, высвобождаясь из ее объятий. Да это уже были и не объятия, а мертвая хватка сведенных судорогой рук чужой и непонятной женщины, которая заглядывает снизу вверх в его глаза.
Замешательство, тревога, радость и отчаяние оттого, что сын не признает ее, родную мать, так исказили лицо Легостаевой, что Климов не мог взять в толк, как ему самому держаться в этой ситуации. А ситуация, что ни говори, поразительная. Мать нашла погибшего в Афганистане сына, а тот ее не признает. Мало того, он с таким видом, точно ему было на все наплевать, грубо рванулся назад. Рванулся так, как будто ему, ко всему прочему, нестерпимо захотелось садануть дверью, чтоб всем чертям тошно стало, лишь бы спастись бегством от безумной гостьи, но он нашел в себе силы не сделать этого, и вот теперь по взгляду Климова хотел понять, известно ли тому, о чем он сейчас думал, чего желал в своей необъяснимой ярости?
Смугло-бледный лоб его покрылся капельками пота.
— Простите, но я вас не знаю, — неожиданно ровным голосом проговорил он и, держа руку с сигаретой на отлете, сделал еще одну попытку высвободиться из объятий Легостаевой. При этом огляделся так, точно ему стало тесно в своем доме. Жена пришла ему на помощь. Подхватив гостью под мышки, она довольно бесцеремонно поставила ее на ноги и с ненавистью глянула на Климова.
— Вы что это тут позволяете себе? Мы тоже права знаем!
И эта ее непонятная враждебность, прорвавшаяся в голосе и взгляде, насторожила его. Озадовский оказался прав: агрессивность очень характерна для нее, но в этой ситуации ее можно было бы и не выпячивать.
С озабоченностью пристыженного человека он взял Елену Константиновну под локоть и посмотрел на хозяина дома:
— Вы разрешите нам присесть? Тот вытер пот со лба и отвел взгляд:
— Садитесь.
Непринужденно-общительный тон давался ему с явным трудом.
Климов пододвинул кресло, но Легостаева садиться отказалась. Она замотала головой, и горькие слезы залили ее лицо.
— Сыночек! Что же ты делаешь со мной? Ведь я же мать…
Всхлипнув, она снова потянулась к «сыну», но тотчас перед нею очутилась Шевкопляс.