Магия крови

Игнатьев Олег Геннадьевич

— Да, да…

— Семнадцать лет назад.

— Так-так… Сухейко, говорите… Очень любопытно. — Он пролистнул стопку бумаги, покрутил на столе пепельницу. — В те годы кафедра располагалась в старом здании… Мы изучали со студентами биохимизм шизофрении…

— Оксана делала доклад по почерку больных и по каким-то там кислотам… — подсказал Климов, недовольный своей обмолвкой насчет жены. Хотя ему не в чем было упрекнуть себя, не строить же беседу с Озадовским, с этим корифеем отечественной психиатрии, по казенному сценарию: вопрос — ответ. В жизни даже умение рассказывать анекдоты может помочь достичь большего, нежели специальные знания. Главное,

знать, кому их рассказывать. Когда человек способен развлекать себя в обществе других, это всегда покоряет. Люди редко покровительствуют скучным. А он вместо того, чтобы бодро-весело поведать два-три смешных случая из своей практики, загнал несчастного старикана в темный угол принудительных воспоминаний. Вряд ли он оттуда скоро выберется.

— Ах, почерком, — обрадовался Озадовский. — Теперь вспомнил. Она ведь была старостой кружка. Небольшого такого росточка с огромными серыми глазами. Верно? И восхитительной улыбкой…

Климов восхищенно щелкнул пальцами.

— Вот это память! Нам бы, сыщикам, такую…

Озадовский просиял.

— Не жалуюсь, не жалуюсь… И Ксюшеньку Сухейко помню… Как же, как же… Зря она ко мне в ординатуру не пошла… Должно быть, до сих пор очаровательна?

Мысленно представив жену в пору студенчества, в белом халатике, с красивой стрижкой, Климов пожал плечами и, всем видом показывая, что ему, как мужу, судить трудно, уклончиво ответил:

— Молодость всегда прекрасна.

— Не скажите, — нравоучительно поднял палец вверх хозяин. — Скромная красавица — редкость в наши дни.

Оставалось лишь согласиться, сделав неопределенный жест рукой. Этот большелобый старик с обмотанной шарфом шеей начинал ему нравиться. И в доме все так чисто, прибрано, уютно. Интересно, кто ведет его хозяйство? Жену он схоронил лет пять назад, а та всю жизнь была домохозяйкой. Следовательно, пристраститься к кухне и натиранию полов профессор не мог. В этом возрасте привычки не меняют. Наверное, из службы быта кто-нибудь приходит, надо бы спросить.

Заметив его отсутствующий взгляд, Озадовский грустно улыбнулся.

— Когда человек угасает, уходит из жизни, с ним всегда и во всем соглашаются. Ведь ничего не исправить. Вот и вы согласились, как бы нехотя, а думаете о своем.

— Ну, что вы, — посмотрел ему в глаза Климов и, кажется, покраснел: стыдно отвечать невпопад тому, кто брался исцелять людские души. — Просто я рассматриваю книги.

— Не лукавьте, — уличающе погрозил ему пальцем хозяин и без всякого перехода сообщил, что они будут чаевничать.

Климов попытался отказаться, но, подумав, что старик, должно быть, хочет есть, признательно спросил:

— Как вам помочь?

— Не надо. Я привык все делать сам. — И весело, по-свойски подмигнул: — У каждого есть тайна, которую он тщательно скрывает.

Попыхивая трубкой, он с радушным видом отправился в кухню, а гостю предоставил возможность полистать книги. Выходило, что профессор и впрямь способен был читать чужие мысли, о чем Климову нередко приходилось слышать. Ему также было известно, что при всем своем одиноко-холостяцком образе жизни к знакомству с женщинами тот относился крайне щепетильно, а случаи, когда старики женятся на молодых, не столь уж редки.

Квартира у Озадовского была большая, особой планировки: мебель в ней стояла изумительная, дорогая, темно-красного дерева. Старинному убранству комнат соответствовала и посуда: с позолотой, с монограммами и вензелями. Это наводило на мысль о том, что человек, которому посчастливилось иметь такую

шикарную квартиру, своеобразный замок для себя одного, может быть, даже замок своей мечты, учитывая те потрясения, которые пережила Россия, вынужден подыскивать слуг. Роскошь нуждается в уходе. И вообще, что это за богатство, если оно не оттенено нищетой? Величие зиждется на пресмыкательстве. Холуй, лакей, приспешник — это не профессия, — беря в руки то сочинения Павла Флоренского, то пролистывая книгу В. В. Шульгина с емким названием «Дни», — увлекся своими размышлениями Климов. — Нет, не профессия. Это что-то сродни врожденному недугу: убийственная жажда жить, подглядывая в щелку, приворовывая и фискаля. Так что слуги в доме — это черви в яблоке. Впуская их в дверь, человек впускает их в свое сердце. Владельцев замков губит не сама роскошь, а холопство. Его завистливые чада.

Поставив на полку тяжеленный том Н. А. Морозова «Христос», он провел пальцем по корешкам многотомной эпопеи Пантелеймона Романова «Русь», выдвинул на себя, но не стал раскрывать книгу В. Набокова «Лолита», подровнял ее в ряду с арцыбашевским «Саниным» и задержался около собрания сочинений Василия Осиповича Ключевского. Этого историка он открыл для себя недавно и, вынув книгу, уже было погрузился в чтение, как его оторвал голос Озадовского:

— Прошу за стол.

Помыв руки, Климов прошел в кухню, где ему было предложено место за полукруглым столом, застеленным чистейшей льняной скатертью.

С деликатно выраженным хлебосольством хозяин указал на свежеиспеченные гренки, залитые яйцом, придвинул блюдце с тонко нарезанным сервелатом, налил в стакан густозаваренного чая с нежным запахом жасмина и посоветовал разбавить его молоком.

— Нет ничего полезнее для почек.

Климов поблагодарил за совет, подлил в чай молока и, размешивая сахар, подумал, что хорошо бы взять почитать книгу Карлейля «Этика жизни», которую он заметил на полке между томами Владимира Соловьева и Карамзина, рядом с ней еще темнел невзрачным корешком трактат Н. Бердяева «Смысл творчества».

— Самое обидное, — накалывая вилкой поджаренный хлебец, с затаенной печалью произнес Озадовский, — что вещи очень быстро привыкают к другим хозяевам, — и Климов понял, что говорилось это о похищенном сервизе. А может, и о книге «Магия и медицина».

— Ценный сервиз?

— Да так себе, — отхлебнув чай, ответил Озадовский. — Я не о нем, о книге. — Выражение лица стало таким, каким оно бывает у человека, который силится и не может пересилить зубную боль. — Знаете, с определенного возраста каждый мальчишка начинает что-нибудь копить. Чаще всего деньги. Опять-таки до определенного времени. Потом наступает пора всевозможных расходов. — Он еще раз поднес стакан ко рту, подул в него и сделал большой глоток. — Вторая волна накопительства захлестывает в старости. Круг замыкается. А я, — он отставил стакан с недопитым чаем, — ужасный скряга: всю жизнь собирал книги.

— Да, я видел. Даже Ницше есть.

— Ну, это что! — вяло отмахнулся Озадовский. — Сколько книг пропало…

— В годы культа?

— В основном тогда. Сжигали, знаете, боялись.

— Но все равно библиотека у вас просто уникальная.

— Последние несколько лет мне везло, я приобрел такие раритеты, — он покачал головой, — сам восхищался. Хотя любимое занятие стариков — составлять завещание. Простительный в моем возрасте солипсизм.

— А… что это такое? — поинтересовался Климов, исподволь приучая хозяина к своему профессиональному любопытству.