Магия крови
Шрифт:
16
Через два дня, поочередно вызывая к себе на допрос всех, кто так или иначе попал в круг его подозрений, Климов установил, что в день ограбления квартиры Озадовского лифтер Семен Петрович на работу не выходил, был на больничном, но в лифтерской, как сообщила одна старушка, кто-то был. Она пришла просить Семена Петровича настелить ей на кухне «линоль», но того ни утром, ни в обед на месте не было, а в половине двенадцатого или чуток раньше ей послышалось, что в лифтерской ктой-то есть. Она постучала, но ей не открыли. Решив, что Семен Петрович с кем-то выпивает, и боясь испортить ему «антирес», она поскреблась под дверью и ушла. Два часа спустя в лифтерской было тихо, как «у гробе». На вопрос, чьи были голоса, старушка заявила, что «мужчинские», причем один глухой, «ниче не разобрать», а другой «маненько шебутной», погромче. Тот, что погромче, показался ей знакомым, вроде как племянника Семена Петровича «Витьки-могильщика». «А может, я и проглупилась, — тут же пошла на попятную старушка: — Не возьму грех на душу». Но Климов и этой информации был рад, словно в нем возникло и теперь жило своей особой жизнью предчувствие открытия, а каково оно будет, время покажет. Рано или поздно он развяжет тайный узел, докопается до сути. Как говорят спортсмены, главное не сорваться со старта до выстрела. Это что касается ограбления квартиры. А вот семейка Шевкоплясов вызывала в нем двойственное чувство. С одной стороны, обыкновенная бездетная пара с мещанским стремлением к благополучию, а с другой… в тайне их взаимоотношений сам черт ногу сломит. Андрей указал на одну несообразность: муж работает барменом в гостинице для иностранцев, а жена — вот странно, правда? — санитаркой в психбольнице. Возникает вопрос: что ее там держит? С такими данными, как у нее, а женщина она довольно интересная, эффектная, она свободно могла стать официанткой или горничной в той же гостинице, где трудится ее супруг. Для семейных пар такого склада это очень характерно: быть в одной системе и иметь возможность контролировать не только поведение друг друга, но и главное, что влечет в сферу услуг, контролировать чаевые. Очень уж они весомые в гостиницах для интуристов, это факт.
Озадаченный подсказкой Гульнова, Климов посоветовал ему заняться Валентиной Шевкопляс вплотную. Прежде всего выяснить, в чем заключается ее работа санитарки, ну и, конечно, связи, связи прощупать. Деловые, родственные и так далее. Но с ней самой не разговаривать, дабы не спугнуть.
Дожидаясь ответа из Министерства обороны, он разыскал Червонца и, узнав, что тот довольно хорошо знаком с мужем Шевкопляс, спросил, нет ли у бармена на теле особых примет. Родинок, шрамов, рубцов?
Червонец ухмыльнулся. Уж кому-кому, а ему-то известно, что такое приметы, можно было и не разжевывать. Ухмыльнувшись, он ответил, что имеются: наколка в виде двухкопеечного круга с крестиком внутри, точно такая же, как и у него самого. Червонец снова осклабился и задрал брючину. На внутренней поверхности левой лодыжки, чуть выше щиколотки, синел татуированный кружок с крестом. Оказывается, Червонец и Володька Шевкопляс учились в одном интернате, вот тогда друг друга и пометили.
Климов в тот же день разыскал бармена и убедился, что Червонец сказал правду. У того была точно такая же наколка: круг и крест.
Сомнений больше не было. Елена Константиновна ошиблась и на этот раз.
17
Темные, горбившиеся под ветром волны тяжело вздымались, сумрачно накатываясь на ребристый остов волнореза, и устало бухались на его крепкую, в зеленых водорослях, скользкую хребтину.
Море по-осеннему штормило.
Подняв воротник плаща и вжав голову в плечи, чтобы хоть как-то уберечь за пазухой телесное тепло, Климов пристроился к заколоченной будке спасателей на пустынном берегу, подтащив к ней деревянный ящик, найденный им в закутке между киоском звукозаписи и чебуречной. Отрешенно глядя на хребтину волнореза, омываемую волнами, он пытался решить давний мучивший его вопрос: кто мог хозяйничать в квартире Озадовского? Эксперты утверждали, что замок открыт ключом, ни о каких отмычках и слышать не хотели. Думать о том, что в квартиру проник Фифильщик, тоже наивно. Уж кто-кто, а бывший вор на это не пойдет, поскольку он всегда под подозрением. Оставался Витька Пустовойт, его племяш, или кто-то из его подручных… тот же Червонец. Не очень вяжется, но может быть. Отдал свою одежку мужу Шевкопляс и, пока тот фланировал по городу, понятно, для отвода глаз, вынес из квартиры Озадовского сервиз и книгу. Сначала спрятал в лифтерской, а затем перенес в другое место. Может статься и так, что это Шевкопляс отдал свою одежду Червонцу, когда столкнулся с Легостаевой. Все может быть. То немногое, что им с Андреем удалось узнать по ограблению, наталкивало на мысль о косвенной или явной причастности санитарки Шевкопляс к этому делу, что укрепляло желание произвести в ее доме обыск, но прокурору его версия может показаться жалкой выдумкой, а неоспоримых доказательств у них нет. С равным успехом можно просить ордер на обыск и в квартире Задереева, этого любимца женщин и знатока их психологии. Как это он говорил? «Женщину очень трудно увлечь в спальню, но еще труднее оттуда выгнать». Добродушный циник. «Да у него только и есть, что умение пускать пыль в глаза», — с неприязнью подумал Климов и стал размышлять о том, как поделилось украденное, если стоматолог замешан в грабеже. Вероятнее всего, ему — старинный фолиант, а ей — сервиз. Или же наоборот. Стоматологу — сервиз… Нет, это чепуха! Зачем обычной санитарке редкостная книга? Ее болезнь — это хрусталь, фарфор, посуда. У него была возможность в этом убедиться. Скорее всего, первый вариант: стоматолог получает книгу. Или получил. По крайней мере, многое истолковывалось не в его пользу, и прежде всего то, что он был среди персонала психбольницы, навещавшего профессора дома. Само собой, что и любовная интрижка с санитаркой не красила его.
Климов представил себе вечно улыбающуюся физиономию Задереева, и в его памяти всплыла одна его тирада: «Разве жены требуют правды? Они просят объяснения, соблюдают этикет. Ведь это черт знает что, если женщина не поинтересуется у мужа, где он был, что делал, почему не ночевал в ее постели? Так что нужно просто поднапрячь свою фантазию, поскольку объяснение и правда — вещи далеко не равнозначные».
Налетевший ветер заставил его еще глубже упрятать голову в воротник. Туманная сырость неприятно холодила шею, но на берегу Климову всегда хорошо думалось. Подняв воротник и теснее прижавшись к будке, чей фанерный остов дребезжал под натиском берегового ветра, он простудно шмыгнул носом и, медленно покручивая на безымянном пальце обручальное кольцо, с щемящей нежностью подумал о жене, о детях. Он отдавал работе все свое время, с утра до вечера, и часто с грустью и виной думал о том, что и жена, и сыновья давно живут своей, отдельной от него жизнью. Со своими, только им понятными жестами и недомолвками. Умом он понимал, что это далеко не так, но чувство собственной вины перед семьей не отпускало, как не проходило ощущение своей правоты, когда он целиком отдавался работе. «Куда ни пни, одни пни», — вспомнил он присказку деда и, как ни странно, нашел в ней утешение. Просто люди редко видят мир таким, каким он представляется другому человеку, пусть даже очень близкому, любимому, родному.
Его уединение было прервано ватагой юнцов. Надсадно гогоча и гримасничая, они сначала прошествовали мимо него, но потом, решив, наверно, показать себя во всем неотразимом блеске дерзостной бравады, расположились рядом, на перевернутой скамье. Климов скорее ощутил, чем осознал причину их приподнятого настроения: вместе с ветром его обдало винным перегаром.
Один из юнцов в блестящей черной куртке и таких же черных брюках из кожзаменителя столкнул сидевшего с ним рядом паренька с края скамьи и с нарочитой, назидательной гнусавостью стал выговаривать:
— Изыди, Моня! Кто не соображает в картах, избегает общества мужчин и ничего не смыслит в горячительных напитках, тот плохо кончит: женщины лишат его ума!
Проговорив это, он завалился на спину и начал взбрыкивать ногами:
— Ио-хо-хо!
— Какого ума? — возмущенно заблажил худющий, точно жердь, подросток в длиннополом кожаном пальто. — Если он не понимает в картах?
— Ио-хо-хо! — прихлопывая себя по ляжкам, заходился парень в черных брюках. — Не понимает в картах, избегает общества мужчин…
— Да он дундук!
— Фуфло! — подхватили остальные.
— Ой, помру! — корчился от смеха и сучил ногами заводила. — Ни фига не смыслит в кайфе, охламон…
Паренек, которого осмеивала дружная ватага, смущенно улыбался и старался очистить грязь с ладоней сигаретной пачкой.
Климов поднялся, понимая, что сосредоточиться на своих мыслях больше не удастся. Вот уж зря утверждают, что чем проще нравы, тем крепче нравственность.
Разрозненная стая ворон, напоминавших собой обрывки копировальной бумаги, пущенной на ветер, низко пронеслась вдоль берега и скрылась за дощатым зданием яхт-клуба. Холодный осенний туман с его промозглой сыростью стал уплотняться на глазах.
Поднявшись со своего шаткого ящика и собравшись уходить, Климов мельком глянул на продолжавших гоготать акселератов и заметил, как худющий подросток в длиннополом кожаном пальто ловким движением руки выхватил из кармана осмеиваемого паренька связку ключей, подбросив вверх, перехватил ее на лету, протянув на раскрытой ладони главарю. Тот хищно подцепил их за брелок и воровато зыркнул в сторону Климова. Паренек, счищавший грязь с ладоней, так ничего и не понял. Климов какую-то секунду еще смотрел на юнцов без всякой мысли, а потом внезапная догадка озарила его мозг: подумать только, как все просто!
Резко повернувшись, он почти побежал по каменистому пляжу к видневшейся около яхт-клуба телефонной будке.
— Сдрейфил мужик, скиксовал! — заулюлюкали сзади него, но он уже не обращал на них внимания. Если его догадка подтвердится, если дело обстояло так, как он предполагает, можно думать, что подул попутный ветер.
Когда он набирал номер, в трубке так неприятно-громко потрескивало, что у него засвербило в ухе. Естественно, первую фразу он не разобрал. Пришлось переспросить:
— Это квартира Озадовского? Удостоверившись, что он попал туда, куда хотел, Климов задал волнующий его вопрос Иннокентию Саввовичу и сквозь треск и шорох телефонных помех сумел разобрать самое главное: ключи от квартиры Озадовский никогда не носит в брючных карманах. Для ключей он приспособил футляр из-под очков, который держит в портфеле.
— А кто убирает у вас в кабинете?
— Санитарки.
Дальше можно было не уточнять. В день ограбления, седьмого октября, уборку в кабинете Озадовского производила Валентина Шевкопляс. И если, не теряя времени, произвести у нее обыск…
Повесив трубку, он заторопился к прокурору.
18
Мысль о том, что санитарка Шевкопляс могла воспользоваться ключами профессора во время обхода им больных, так прочно засела в голове Климова, что он сумел добиться прокурорской санкции на обыск. В самом деле, какие еще могут быть сомнения? Все и так предельно просто. Во всяком случае, опровергнуть доводы угрозыска прокуратура не смогла. Причем Климов ни словом не обмолвился о муже санитарки, в котором Легостаева узнала сына. Не хотел излишне драматизировать события. И каково же было его разочарование, когда вопреки своим предположениям он вышел из дома Шевкоплясов с пустыми руками!