Magnum Opus
Шрифт:
– Ты чего не спишь, милый? – визгливо закудахтало прямо над ухом.
– Не смей произносить слово «милый» в моём присутствии, – от жалящего льдом гнева зашатался дом, стены просели в землю под ударами незримого молота. – Кто угодно, только не ты.
Каргу отбросило. Что толку? Мой призрачный визави исчез за матовой пылью, укрывшей зеркальный глянец.
Лучи рассвета сопровождали меня, разумеется, не в школу, а в тот сомнительный торговый центр на отшибе города. Кроме лучей, компанию мне составлял недавний сон о метаморфозах комнаты,
Почему я вообще решил, что там химчистка? Чехлы с пальто, пиджаками и платьями, видневшиеся за стеклянной дверью – это, конечно, повод, но моя убеждённость питалась запахом, верней, полным его отсутствием. На первом этаже правили бал благовония и нафталин. На втором – кипящее масло и фарш, что пробуждало голод при первом вдохе и отвращало при всех последующих, но третий этаж отменял все ароматы – даже мой собственный, чему я был рад, ибо успел возненавидеть ментол, доминирующий в геле, коим мне полагалось мыть и тело, и голову.
«Вывеска» – чересчур громкое название для ватмана, приклеенного к стеклу скотчем, зато ежедневная смена иероглифов на раскатанном бумажном листе в своё время представилась мне верхом загадочности и утончённости. Я настолько жаждал быть приворожённым, что приложил к делу все мыслимые усилия и довёл себя до замираний сердца, до нервной дрожи, которые накатывали уже на подлёте, на первом этаже, на этапе пластмассово-синтетического востока.
Любопытство оказалось важней очарования тайны: я взялся осваивать кандзи и хирагану, рискуя обнаружить, что на ватмане писали что-то вроде: «Акция. Конь в пальто! Приведи друга – получи скидку», но первые опознанные слова расползлись улыбкой умиления – на дверях химчистки сменяли друг друга стихи. Дальше ежедневной расшифровки ребусов мой японский не пошёл.
В то утро, поднимаясь по лестнице, я думал о том, что совет моего ночного визави – неожиданность хотя бы потому, что вообразить его на фоне готической резьбы окна было проще, чем у двери с иероглифами. Впрочем, мне ли не знать, что эклектика, контрастное смешивание, выход за собственные пределы, поверхностное обрастание элементами, не свойственными основному каркасу, дарует если не открытия, так разнообразие? Тут я представил призрачного гостя в кимоно и не без удовольствия захихикал.
Ватман встретил меня лирикой с философским уклоном:
«Забудусь сном – вижу тебя, проснусь – видением предо мной мелькаешь, а сам наш мир – пустая скорлупа цикады – он ли не сон?».
– Есть в мире странные сближения, – с этими словами я толкнул дверь.
Сначала мне показалось, что пространство, куда я попал, необитаемо, если не считать вешалок с чехлами, чьи плотные ряды формировали изогнутые ходы – шуршащий и шелестящий лабиринт от пола до потолка. При ближайшем рассмотрении под паутинкой неизвестной, ласкающей пальцы материи, обнаружились не только пуховики, деловые тройки и платья из тех, что я регулярно видел на улице. Подавляющую часть скрываемой чехлами
Миновав лабиринт очищенных образов, я упёрся в массивный узел на женском затылке. Та, кого логично было принять за хозяйку сего заведения, сидела за ободранной партой, словно из моей школы спёртой, и черкала в толстой тетради – вела то ли расчёты, то ли хронику. Стопка чеков у её локтя поражала пестротой форм, текстур и оттенков. От падения сию конструкцию удерживала спица, пробившая насквозь и лоскутную башню, и столешницу.
Не оборачиваясь, не отвлекаясь от тетради, хозяйка отвела в сторону свободную ладонь: на шнурке, опутывающем безымянный палец и мизинец, болталась ладанка или просто мешочек.
– За этим пришёл? Что молчишь? Догадываешься, от кого привет? Передай ему, чтобы спицу вернул. Клептомания – качество полезное, но не настолько же… Да шучу я. Делать мне нечего – спицы считать. Не нашёл более подходящего инструмента? Бывает. Себя толком не втащил – какой уж тут личный арсенал. Передай ему то, что он сам знает: инструменты расхолаживают. Надо иногда обходиться без них. С другой стороны, зачем лишний раз напрягаться, раз уж «под руку подвернулось»? Ты со мной согласен? Спрашиваю: за этим пришёл?
Я счёл за благо ответить утвердительно.
– Ну так бери.
Шнурок соскользнул с пальцев, стоило потянуть за ладанку, а вот взглянуть в лицо собеседницы я не успел: резкое движение головой – и узел на затылке развязался, волосы закрыли профиль.
Уважая режим инкогнито, я занялся мешочком, из которого на руку мне выпала пара камней, обтесанных, отшлифованных водой или ветром.
Выяснять, действительно ли камешки не то, чем кажутся, не было необходимости, а вот пролить свет на некоторые детали хотелось.
– Щелкунчик не разжуёт… – протянул я.
Живописно длинная спина, до сего момента изогнутая ради парты не по росту, выпрямилась.
– Неплохо, – голос предполагал ухмылку. – Сразу понял, что цацки – для внутреннего употребления. Быстро познаёшь материю на глаз и на ощупь. Такая прочная связь с видимым миром – удача, но и, как твой брат выражается, засада. Щелкунчику не по зубам, это точно. Зато растворяются в шести-семи унциях любой жидкости. Без привкуса, без запаха.
– Значит, яд? – я с наслаждением покатал камушки в руке. – Или, как всегда, дело в дозе?
– В дозе, но тут не без сюрпризов, – дама заметно оживилась, будто мы наконец коснулись единственной интересующей её темы. – Растворишь один – вода станет отравленной, и выпивший её умрёт через четверть часа. Используешь два, одновременно или по очереди – тело не усвоит, почки поспешно выведут. Никаких последствий.
– Остроумно. Яд по мере употребления становится противоядием. Они идентичны по весу и свойствам, но отменяют воздействие друг друга, – восхитился я. – Если только не положить их в разные чашки.