Макарыч

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Мальцом был, кады мы с ей вместях жить стали. Ан так и не схотел признать ее.

— А она его?

— Грешно дурное сказывать. Ровно свово взяла.

— Колька-то вообще с характером.

— Я ему и то не нужон. Чево об Марье толк вести?

— Ты ведь ему тоже не родной?

— Не кровнай, — поправил Макарыч.

— Как же ты тут один?

— Недолго осталось. Отмаюсь скоро.

— А я-то за тобой. Опять уговаривать приехал.

— Ноне с мине работник, што с пня кикимора.

— Ничего. Отойдешь

душой. Придешь в себя.

— Че я делать стану там?

— Весной мы буровую на испытание сдаем. А сами в тайгу с отрядом.

— А я при чем?

— Проводником будешь.

— Кой с мине прок?

— Не меньше, чем с нас.

— А как жа мой участок?

— Нам ты нужней. Да и нельзя здесь тебе, Макарыч. Сам знаешь. Вокруг только горе одно. Так и свихнуться недолго.

— Не сватайси. Не девка я. И не сулись. Обмозговать надобно.

— Да что тут думать теперь?

— Тибе нече — мине дело другая. Ить тут полжисти вековал. Кольку взрастил. С Марьей сколь прожито. Ныне…

— О таком лучше позабыть скорее.

— Об родном угле одне лишь птахи немозглые позабывають. Да и то не на век.

— Тебе же жить надо.

— А кому не надобно?

— Вот и подумай о себе.

— В своем доме кажен угол подмога. В чужом всяк таракан — ворог. Не просто ноне уйтить отсель. Надоть, ежель вздумаю, обсказать про то в селе. Ноне у мине дирехтор имеитца. И с председателем сельсовета. Штоб не забижалси. Мужики оне толкован. Хронтовики.

— Тогда проще. Может, сам с ними переговорю.

— Погоди, я ишо не согласнай.

— Почему?

— Колька куды денетца, возвернувшись?

— Он же геолог. В тайге места много.

— Ен в ученаи хотить.

— Желающих много. Получится ли?

— И все ж погоди. В село схожу. Там видать станить.

Долго говорил Макарыч с председателем сельсовета. Тот отговаривал. Мол, зачем тебе в проводники подаваться на старости? На пенсию пора. Жил бы тихо, спокойно, как все люди. Хочешь — в село переезжай или на материк. Там жизнь налаживается. Рядом с сыном мог бы вековать. Тайга- то молодых ломает. А стариков подавно. Но коль не хочешь с нею расставаться, живи по-прежнему. Все же изба есть. Харчи тоже. Чего еще желать? Дело свое знаешь. А там как знать. У геологов хлеб нелегкий. Да и жизнь кочевая, холодная.

Слушал его лесник молча. Вроде и прав человек. Верное говорит. Да только как объяснить ему, что невмоготу стало жить в зимовье! Каждый день, что век тянется. Глянет на могилу жены, впору и самому в нее живьем влезть. Или запить до одури, чтоб тоска сердце не грызла. Но и это не помогает. А тайгою разве стоит пугать? Макарыч знал, на что решился. Потому, глянув на председателя, сказал:

— Взамен мине лесовик нужон. Подыщи тута. Можа, в селе хто насмелитца. Помолодше, половчей. Участок-то немалай. Головастова б туды, штоб тайгу любил. В холодные руки неохота отдавать.

—

Неужели уйдешь?

— Не ведаю, к худу али к добру, но чую, надо сходить с избы. Одному в ей вовси сбиситца можно. Геологи какие-никакие — люди все ж. В избе я лишь с псом и коротаю. Скоро по-псиному брехать обучусь.

— Подыскивать замену тебе не я буду. Директор твой. Но я бы на его месте не согласился.

Лесник резко встал. Опрокинул стул.

— Об своем пекетись. Я вам, как людям, душу выкладаю. Понять не могете. Нет там моих сил! Нету! — вышел Макарыч из сельсовета.

Евгения Ивановича он встретил лишь к вечеру. Поздоровался приветливо, улыбчиво. За руку. А узнав, зачем понадобился Макарычу, весь покрылся красными пятнами, вспотел. Вспылил было. Но тут же сдержался:

— Мне о том известно уже. Приезжали по этому вопросу уже. Я отказал.

— По што?

— Мне люди тоже нужны. И не меньше, чем им. Нашли кого сманить! Все равно что без рук останусь. Участок оголю. А где лесника туда найду такого, как ты? Нет! Не согласен я!

— По пензии сойду.

Директор даже закашлялся. Понял. Тут уж ничего не поделаешь, старик упрям.

Евгений Иванович хотел было уйти. Но остановился, раздумав.

— Слушай, Макарыч, завтра я сам у тебя буду в зимовье. Там и обговорим. Все окончательно. Добро?

— Об чем? Я про пегово, ты про рыжаю…

— Ты сегодня возвращайся в зимовье к себе. Жди меня. Там обсудим. Подумаем.

— Век своей башкой жил, чужих мозгов в долг не брал, — буркнул лесник.

— Может, моя башка тебе пригодится?

— Зеленай ты ишо. Недоспелай. Мозги твои жидкаи. Потому ума в их не боле, чем в моих обмотках хмелю. Куды суесси? Нешто твои советы вразумляли?

— Случалось, — улыбался директор.

— От бес! И не серчаишь! Аль худо лаю? — удивился Макарыч.

— Да нет. Ничего. Только я это переживу. Одно не понял. Зачем ты хочешь поругаться-то?

— Чудной аль дурак? Да штоб на все четыре отпустил мине. Отлучил ба от участку-то.

— Многого хочешь!

— Ну, будя балясничить. Аль пушшаишь, аль пошел в сельсовет. Нехай на пензию справляють мине. Давненько сулились. Опосля, однако, хто запрет поставит мине?

— Черт с тобой! Пошли! — вскипел директор.

— Ты не шибко мине чертыхай. Не то не погляну, што начальник. По саму маковку в земь вобью. Ишь, желторотай!

— Только вам можно все, — багровея от досады, ругался директор.

А через несколько дней Макарыч прощался с зимовьем. В последний раз оглядел избу. Поблагодарил судьбу за счастье, что было в доме, за радости. И, попросив прощения у Марьи за то, что покидает могилу, пошел, кликнув собаку, прочь от зимовья.

Дойдя до тропинки, которая вела к буровой, снял шапку и, обратившись к заснеженной тайге, зашептал, впервые обращаясь не к Богу, а к ней: