Макарыч
Шрифт:
— Как жа ноне без их? Голышом-то несподручно в тайге. Комарье живьем сожреть.
— Просить надо в конторе.
— Дадуть?
— Может, и дадут. Но когда? Теперь за это строго спросят. Время военное.
— Да, — задумался лесник.
Они одолевали последний распадок, который кто-то из шутников назвал Мачехой. Темный, что нутро дьявола, он отнял жизни у многих людей. Сыростью борец-траву ядовитую откормил. Синие цветы его в сумраке не различить. Заснешь под ними сном тяжелым — пробуждения не жди. Всю душу отравит. В болотине Мачехи змеи-медянки муравьями
Макарыч тоже так делал завсегда. И Мачеху не любил. Часто на ее голову антонов огонь просил. Спалить обещался. За то ущелье отплатить ему вздумало. Решило показать леснику свой характер.
И едва Макарыч на тропку осклизлую ступил, всего несколько шагов сделал, как в глазах потемнело. Вниз полетел гнилушкой. А на него глина поползла. С камнями. Не встать Макарычу. Вон какие глыбы земли сыпались. Крикнуть не успел.
«А-х-х ты, стерво! Оползень напустила! Мать твоя — сука бешеная!» — молча ругался Макарыч.
И Кольку вспомнил. Тот впереди шел. Хотел встать. Не тут-то было. Глина сплошной стеной задавила. Дыхание занялось. «Конец», — мелькнуло в голове. Ноги, руки обмякли…
— Отец! — услышал, как во сне, Колькин голос. Ответить не смог. Да, может, и голоса не было. Одни привиденья. Может, перед смертушкой и выкинула судьбина фортель. Из ничего Колькин голос выродила. Ох, как брюху тяжко! Обручи, что ль. на нем напялены? И не пошевельнуться. У-у-у-у! — отвалился пласт. И сразу наступила ночь.
Колька весь взмок. Под оползнем легко ли найти Макарыча? Руки в кровь изодрал. Лишь потом палку выломил. С ней сподручней искать. Когда вытащил лесника, жутко сделалось. Лицо синее, как у задушенного. Рот перекошен в страшной усмешке.
Колька тормошил его, отхаживал, уже теряя веру в успех. Выбившись из сил, перекуривал, а потом снова вскакивал. Лесник очнулся внезапно. Скривился от боли. Ругнулся солоно. Парень дал ему закурить.
— Пошли домой, — предложил парень.
Ему не хотелось видеть Зойку. Что-то сгорело внутри. Охладел к ней. Ведь вот чуть Макарыча не потерял из-за нее.
— Пожди, очухаюсь, — ответил лесник и попытался сесть. Колька помог. — Нынче, коль воротимси, второе мое рожденье справим. Кабы не ты — все, — горько усмехнулся лесник: — Ты, сынок, Марье не сказывай. Баба
В зимовье они пришли под утро. Марья не спала. Что-то, предчувствуя, тревожилась. Увидев мужа, поняла — не зря сердце ныло. Как тот ни увиливал, пришлось сознаться.
— Просила вас. Нет, пошли. Что с ней случится? Поди, забыла, как звать нас. Нешто Коленька на первой встречной жениться должен? Успеет еще хомут на шею натянуть.
— Она тут не виноватая, — слабо возразил Макарыч.
— Сама судьба тебе к ей ходить не велела.
— Мы не той дорогой пошли. Хотели скорее, вступился Колька.
— Помереть спешили, — оборвала Марья.
К вечеру Макарыч совсем ожил. Хватил спирту, по избе петухом заходил. Даже на Марью ногой топнул, когда та в постель его уложить хотела. С Колькой полез бороться. Вроде и впрямь заново родился.
— Опосля доброй чарки ишо с полсотню годов жить можно. Бываит жа и на старуху проруха. Рано мине, знать, саван шить, — смеялся лесник.
— Уймись, черт старой, — усмиряла его жена.
— Хто старой, ах квашня перегорклая, наседка шшипаная, телега скрипучая, штоб те язык в брюхо сбег! Чево ты мине поганишь? Какой я старой? — коршуном налетел лесник. Задиристо выставил вперед мослатую, как у старого коня, ногу.
— А чевой-то ты от девки отступилси?
— Ну ее.
Марья к Кольке подскочила. Заплакала на радости.
— Светлая головушка твоя. Ладно удумал. Не то б увезла тебя она на свой Кавказ. Так ба и не свиделись. Да и срамно с ей в церкву под венец идить. Она ж что картоха горелая. Разе то баба, что в карман посадить можно. Ни себя, ни мужика обиходеть не сумеет.
Макарыч от этих слов в покат смеялся.
— От баба, ангела на дурное сговорить!
— Чего ж я плохого сказала? Ты и сам видишь, не пара она нашему.
— Будя юлить.
Колька насупился. В себе разбирался. Что это случилось с ним? Отчего все так перегорело? Сколько ни спрашивал себя — ответа не нашел. И душе холодно, пусто. Думал, со страху так получилось. Но, вернувшись на профиль, понял, что нет, не тянет его больше к Зойке. Даже гитара ее и песни показались нудными.
«Все вы, девки, одинаковые», — подумал Колька.
О случившемся он не сказал Зойке. Стал сторониться ее. Она хоть и заметила, ни о чем не спросила.
«Гордость проявляет», — решил Колька.
Зойка обиделась на него. Ей день ото дня становилось все хуже, но крепилась, молчала. «Мог
же спросить, почему я с ним не пошла!» — злилась девчонка.
А дни шли за днями. Размолвка перерастала в неприязнь. Ребята уже не садились рядом у костра. Другие заметили перемену. Молчали.
Время шло к отъезду. Надвигалась осень. Колька соскучился по дому. Хотелось хоть на день попасть в зимовье. Увидеть Макарыча, Марью. А дни, как назло, стояли хорошие. В такие не отпустят. Да и проситься неловко. Без выходных работали. Дотемна. Но себе приказать трудно. Колька погрустнел.