Макей и его хлопцы
Шрифт:
Саша Прохоров остался верен себе. Красивым жестом он выхватил из-за пояса пистолет и, отставив вперёд и в сторону правую ногу, запустил в темнофиолетовое звёздное небо зелёную ракету. Озарив на миг трепетным голубоватым светом мрачный запорошенный снегом лес, она упала по кривой где-то близ лагерей отрядов Бороды или Березовцев.
Как ни был Макей настроен добродушно, он с громкими проклятиями вырвал у незадачливого хлопца ракетницу.
— Пойми, голова садовая, — немного успокоившись, говорил он убитому двойным горем Прохорову, потерявшему сразу ракетницу и доверие Макея (и то и другое надо было теперь вновь завоевать!). —
Дежурный по–уставному крикнул «Отбой!» Все послушно начали расходиться по своим шалашам. Сопя трубкой, Макей ушёл к себе, ушёл сердитый, недовольный.
Выслушав рассказ Макея, дед Петро отмахнулся:
— Стоит из-за этого невры портить!
Даша, кипятившая чай, молчала. Макей крякнул и сел на чурбан за стол. Он что-то начал писать. Последнее время с комиссаром они не отходили от стола, разговор вели вполголоса, никого к себе не пускали. Даша чувствовала себя одинокой, несчастной. «И Пархомец не заходит», — думала она, вспоминая белокурого, весёлого могилёвца.
— Всё, что ни делается, Макей, — словно продолжая прерванный разговор, важно произнес дед, — всё к лучшему.
Макей мрачно молчал. А Сырцов спросил:
— А то, что немцы загнали нас в леса и болота, это тоже к лучшему?
— Кто её знает! Всё может быть, — улыбаясь, как показалось Сырцову, ответил дед. В словах его слышались то тёмные предрассудки простодушной старины, которая с рабской покорностью принимала удары рока, то народная мудрость, правильно уразумевшая закономерность исторического развития общества, в котором порой и самые печальные обстоятельства кончаются счастливым исходом.
А история с злополучной ракетницей не кончилась. Однажды Макей зашёл в деревню Вирково. Ракетница была при нём, чтобы на случай дать сигнал партизанам, оставшимся на лесной опушке. В Вирково неожиданно нагрянули гитлеровцы и полицаи.
— Немцы! Дядя Макей, немцы! — закричала девочка. Макей выскочил из хаты и второпях в упор выстрелил из ракетницы в колонну гитлеровцев, торжественным шагом вступавших в деревню. Огненные искры засыпали врагов. Ошеломленные этим, те попадали в снег. Вторая ракета, высоко взлетевшая в небо, рассыпалась там на множество красных искр. И, словно аплодируя, с опушки леса захлопали ружейные выстрелы, а с фланга, с небольшой высоты, затрещал партизанский пулемёт Дегтярёва.
Потом сами же кличевские полицаи всюду рассказывали, что у Макея какое-то новое оружие, что-то вроде огнемёта, и вообще, мол, он — «рябый чёрт» и с ним просто никакого сладу нет.
Так что не успел Макей по–настоящему развернуться, как сами же враги, а ещё больше того народ наш, видевший в Макее своего защитника, начали сочинять о нём всевозможные истории, в которых часто быль переплеталась с небылицею.
IX
— Даша! — негромко позвал Макей свою сестру, отрываясь от стола, на котором лежала развёрнутая карта–километровка. — Вызови-ка, родная, сюда командиров групп. Кликни заодно и Пархомца.
Даша вспыхнула при этом имени, потупилась и стала поспешно одеваться. Выходя, она услышала, как Макей сказал, обращаясь, видимо, к комиссару:
— Значит, решено?
Слов комиссара она не разобрала. Шагая по рыхлому снегу, она думала не о том, чем жили последнее время её суровый брат и комиссар,
Вскоре в шалаш Макея явились командиры групп: Василий Ёрин, Михаил Бабин, Николай Бурак и Пархомец. При их появлении Макей отодвинул рукой разбросанные по столу бумаги, велел садиться. К столу подошёл Сырцов, кутаясь в белый шарф, который подарила ему Мария Степановна. Вид у него был нездоровый: лицо серое, глаза воспалённые. Он изредка покашливал, но старался держаться бодро. «Главное, —думал он, — не слечь». Больше всего на свете он теперь боялся слечь — это могло бы сорвать все их планы, продуманные с такой тщательностью, до мелочей.
Около двух часов в центральном шалаше шёл военный совет. План операции, предложенный Макеем на обсуждение командиров, был настолько необычен, и в то же время увлекателен, что первое время, после его прочтения, все молчали. Только самый молодой из них, Василий Ерин, сказал с восхищением:
— Вот это да!
Михаил Бабин почесал за ухом и счастливая улыбка озарила его широкое скуластое лицо. Пархомец, желая блеснуть некоторыми познаниями в военном деле, немного напыщенно и чуть витиевато стал говорить о партизанской войне вообще, адресуя свою речь, главным образом, Даше, которая не без волнения слушала оратора. В конце он сказал, что план операции, предложенный Макеем, «великолепен и вполне реален».
— Вот именно! Чего там, — ворчал Бурак, всем своим видом выражая нетерпение. Он только и ждал конца заседания, чтобы скорее приступить к делу. Когда же комиссар спросил его мнение, он сказал слишком кратко:
— Дело новое…
— Вот именно! — обрадовался Ерин, желая оправдать своё молчание. — Нас этому в военных щколах не учили.
Макей, выпустив изо рта клубы дыма, улыбнулся:
— Нас этому не учили в школах и это не делает чести школам, а нам не может служить оправданием. Жизнь многому научит! Моя бабка сказала бы нам: «Жизнь прожить — не поле перейти», потому что, де, «всякое бывает на веку, попадает и по спине, и по боку».
— А нам сейчас здорово попадает и по тому, и по другому месту, — сказал, улыбаясь и кутаясь в белый шарф, Сырцов. Все засмеялись.
Макей объявил совещание закрытым.
— Это всё, наверное, выдумки Макея, — одобрительно говорил Николай Бурак Ёрину и Пархомцу, направлявшимся в свои подразделения.
— Комиссар тоже не даёт маху: в рот палец не клади, — ответил Пархомец. Он всегда восхвалял Сырцова, которого хорошо знал ещё по армии.
— Откусит? — засмеялся Ёрин звонким мальчишеским смехом. Его смуглое лицо с черными бровями и весёлым открытым взглядом чёрных глаз разрумянилось и от холодного морозного воздуха, и от приятного волнения, вызванного предстоящей боевой операцией.
Возвратившись в свои шалаши, командиры групп отдали распоряжение готовиться в поход.
— Друзья! — провозгласил Михаил Бабин, бросая заснеженную шапку на топчан. — Готовься к бою! Собирайся! Живо!
Последние слова не имели почти никакого смысла и выкрикивались им лишь от полноты чувства. Партизаны и без того сразу же засуетились. Никто не знал, какое предстоит дело, но одно было для всех ясно — идём бить врага.
— Бить-то бить, да чем? — вслух раздумывал Федя Демченко, критическим взглядом оценивая вооружение товарищей.