Макей и его хлопцы
Шрифт:
— Журналист! Иди присядь, отдохни. Кто там еще?
— Ничего, мы дойдём! — оживились партизаны, увидев рядом с собой своего командира. Свиягин, однако,, вышел из строя и направился к санкам. Ропатинский укрыл его лисьей шубой, в которой был взят Тихонович. Её везли в подарок деду Петро. Сейчас Ропатинский на всякий случай оговорился:
— Шубу даю не совсем. Это деду Петро.
— Устали, хлопцы? — шагая с отрядом, спросил Макей.
— Ничего, товарищ командир! — ответили ему сразу несколько голосов.
Свиягин, удобно устроившись в санках, задремал, Он очнулся от громового голоса командира;
— А ну, хлопцы, песню!
Отряд подходил к своему
— Ну, как? — спрашивали остававшиеся в лагере, сгорая от нетерпения скорее узнать обо всём, что сумели сделать макеевцы.
— А вы тут как? — уклонялись от ответа участники боевой операции.
— Да вот стоим.
— Ну и стойте.
— Нет, без смеху, товарищ Байко. Это чьи санки-то, в которых Свиягин проехал?
— Наши.
— А были чьи?
— Вот чудаки, и были наши. Директору совхоза «Большевик» принадлежали.
— А как побили немцев?
— Да ничего побили, подходяще.
От кухни на усталых партизан пахнуло дымом и пригорелой картошкой. Ребята потянули носами и заулыбались. Подошли «батькй» — Илья Иванович Сьирид, Антон Михолап и дед Петро. Макею доложили, что мельница готова.
Последнее время важным событием в отряде, волно–еавшим всех партизан, была мельница, которую устанавливали Свирид и Михолап. Жернова они привезли из Замачулья, где немцы сожгли обе водяные мельницы и все ветряки, чтобы лишить партизан провизии. Макей и комиссар сказали, что зайдут посмотреть на мельницу, а пока велели убрать лошадь, на которой приехал Ропатинский.
— Да вот и он, легкий на помине.
Ропатинский шёл, широко улыбаясь. На руке у него висела багровая от заходившего солнца лисья шуба. Обращаясь к деду Петро, он сказал смущённо:
– — Вот тут мы тебе, деду, шубу привезли.
Дед Петро, не трогаясь с места, искоса, явно недоброжелательно смотрел на красный пушистый мех шубы.
— Хороша шуба, — сказал, усмехаясь, Свирид, трогая рукой мех. Нельзя было понять, смеется он или говорит серьёзно.
Дед Петро вдруг распалился. Выдохнув струю дыма, он сердито сказал, смотря исподлобья на Илью Ивановича:
— Коль хороша, то и возьми себе. Я с господского плеча ничего еще не носил, в лакеях не служил.
— Эх, какой ты обидчивый, дед! А я разве был лакеем?
— Раз не хотите, я отдам её Даше, — сказал, чему-то обрадовавшись, Ропатинский и пошёл к землянке Макея, откуда как раз в это время выходила Даша. И вдруг он замер на месте, не произнеся ни слова. Краска залила его длинное бледное лицо. Даша, смеясь,, подошла к нему и бесцеремонно взяла шубу.
— Спасибо, миленький, — засмеялась она и, толкнув ласково юношу, сказала:
— Иди! Домой иди, к себе!
А сама убежала с подарком в землянку.
Разведчики без нужды еще долго суетились–вокруг захваченных отрядом лошадей, смеялись и о чём-то спорили, забыв про еду.
XVIII
Бабку Лявониху Макей уже не застал в лагере и пожалел об этом. Ему казалось, что он не всё сказал для передачи Броне. Надо бы, конечно, сказать Броне о том, как, по её совету, партизаны уничтожили группу фашистов. Впрочем, она об этом, наверное, уже узнала: быстро и далеко бежит партизанская слава. Да и сами немцы не смогли бы скрыть гибели главы города Бобруйска. Теперь надо ждать
В этих лесах нашли себе убежище небольшие партизанские группы, в 70–80 человек каждая. Со многими из них Макей установил связь, стремясь более слабые группы взять под свое влияние. Давно он вынашивал мысль о создании партизанских бригад для ведения больших боевых операций. Особенно близкие связи удалось установить с отрядами Бороды (Павлова), Перестенки (Березовцев), Свистунова, Белоусова, Грацианова, Изоха и Османа. По боевым качествам славился отряд Белоусова, стоящий на пути из Могилева на Белыничи. Быстро рос этот отряд. Военнопленные, бежавшие из Могилевского концлагеря, рабочие Могилевских заводов, служащие, интеллигенция, скрываясь от фашистских захватчиков, попадали на заставы белоусовцев и умножали ряды этого отряда. Ждал пополнения и Макей, разбросавший сеть своих застав в Усакине, Ушивце, Тереховом Бору, Заличинках, в Долгом и даже в Замачульи и Березовом Болоте. На трёх главных лесных дорогах, шедших в партизанский лагерь, он поставил посты. Пользуясь всеми этими щупальцами, Макей наблюдал за поведением врага, ограждал себя от возможных случайностей, которыми так изобилует партизанская жизнь, вербовал в отряд людей, идущих в партизаны.
Как-то рано утром в землянку Макея без стука вбежал запыхавшийся Михась Гулеев. То, что он вбежал без разрешения, говорило о том, что случилось нечто особо важное.
— Товарищ командир! На посту задержаны двое с винтовками, один со связанными руками. Такой тип! Говорят — арестованный. Одна девушка там. Красивая!
При последних словах улыбка поползла по широкому лицу Тулеева, а в чёрных глазах его блеснули лукавые огоньки.
Макей позвал адъютанта.
— Слушаю, товарищ командир! — отрапортовал, словно из-под земли выросший, Миценко. Макей велел позвать к себе Даньку Ломовцева. Спустя несколько минут перед командиром стоял высокий красивый юноша с открытым и смелым взглядом голубых глаз и ёжиком русых волос. На нём — короткая опоясанная ремнём шуба, а на голове — высокая чёрная барашковая шапка с красной лентой.
— Там на посту задержан кто-то, приведи сюда!
К Макею ввели троих мужчин и девушку. Макей сидел на березовом чурбане и с ног до головы рассматривал вошедших. В зубах он держал дымившуюся трубку и молчал. Ближе всех к нему стоял высокий юноша о светлыми волосами и приятным лицом.
— Кто такой? — обратился к нему Макей, любуясь его осанкой. Бледное измождённое лицо юноши порозовело, он прокашлялся.
— Моя фамилия Румянцев.
— Звать?
— Юрий Петрович.
Макей вынул изо рта трубку и более пристально взглянул на юношу. Тот заметил» на себе этот колющий взгляд серых холодных глаз и покраснел ещё больше. Но Макей уже допрашивал кряжистого, сутуловатого парня с лошадиной физиономией.