Макошин скит
Шрифт:
Девушка кивнула:
– Хорошо, я запомню.
Ольга поправила волосы, убрала под платок, и снова рассмеялась. Уселась на лавку:
– Запоминай, запоминай. А я здесь уже год…
– Год?! И домой не собираешься?
Ольга пожала плечами:
– Грехи не пускают… Да и знаешь, Агата, здесь спокойнее. В миру что – суета одна. Света белого не видишь за ней. А тут… Я рассвет встречаю, закат провожаю. На речку схожу, надышаться не могу простором этим, он будто через меня проходит, как солнечный лучик – утренний туман пронизывает насквозь, – она в самом деле будто светилась. Улыбалась открыто, душой.
Карина выдохнула с облегчением. Шмыгнула носом.
Ольга притянула ее к себе, обняла:
– Не плачь. Мир – он большой. Если тебя сюда загнал, значит, душа того просит, дай ей шанс. Если кто и поможет тебе, так это матушка Ефросинья. Она хоть и строга, но видит каждую из нас до косточек. Иной раз больно делает, – при этом голос у Ольги дрогнул, на переносице пролегла и тут же растаяла морщинка, – но как нагар со старой сковородки без труда и пота не счищается, так и душа не светлеет без боли.
– Почему с родными нельзя видеться?
– Так потому что они снова к греху склонять будут, по рукам-ногам вязать. Им-то непривычно. По их мнению мы тут дурью маемся, секта у нас тут.
– Секта? – Карина встрепенулась.
Ольга, посмотрев на нее, звонко рассмеялась. Выпустила ее из объятий, потрепала по голове:
– Секта. Так и говорят местные… Люди злые в своем невежестве. Ты потом увидишь, когда немного пелена с глаз спадет.
Карина тыльной стороной ладони вытерла глаза, шмыгнула носом:
– Я скучаю. По парню своему…
Ольга покачала головой:
– Не скучай. Если дождется, то семья только крепче будет. А нет, значит, не твой это человек. Значит, Бог отвел с ним жизнь строить и детей рожать.
Карина внимательно посмотрела на нее: Ольга говорила всерьез, без тени иронии и шутки. Она искренне верила в то, что говорит.
Словно догадавшись о мыслях Карины, молодая женщина призналась:
– Ты не жди простого и легкого, простое и легкое только от Лукавого. Истинная вера, как и истинное счастье рождается в муках. Вот считай, ты свое счастье и строить сюда приехала.
– Одна, без него? Разве можно счастье в одиночку построить?
– Можно. Счастье оно одно на двоих, от него все греются… Ты не за него или за кого другого волнуйся, а за себя. Себя спасешь, и тем, кто рядом с тобой, хорошо будет. Это как в самолете, в случае аварии – если летишь с ребенком, сперва надень кислородную маску себе, потому ребенку. Так и тут. Сперва себя очисти, после ему поможешь. Поняла? – она доверительно заглянула в глаза, сжала ладонь Карины. Спохватившись, подтолкнула девушку: – Ты давай, переодевайся, я твою одежу в шкаф уберу. А то мне дел еще сегодня… – она выразительно закатила глаза. – До обеда не управлюсь, без обеда останусь.
Карина зашла за печку, задернула занавеску, стала стягивать с себя джинсы, свитер. Подумав, поменяла и белье – играть по правилам, значит, играть во всем. Иначе зачем она все это затеяла.
Дом Ефросиньи стоял на отшибе, чуть в стороне от остальных домов и хозяйственных построек. Небольшой, чисто выбеленный, он почти не отличался от остальных. Невысокое крепкое крыльцо, тяжелая дверь, ведшая в сени.
Карина зашла внутрь. Лавка, на ней – ведро. Внизу, под лавкой – галоши. В углу рядом со входом – веник. В противоположном – большая кадка для воды, сейчас, очевидно, полупустая.
Отряхнув валенки от уличной пыли, Карина постучала в дверь. И приоткрыла ее.
– Заходи, Агата, жду тебя.
Ефросинья сидела за столом, разбирала бумаги. Несколько стопок тетрадей, толстая книга вроде амбарной, в которую она как раз закончила вносить записи, неторопливо закрыла.
– Входи. Садись. – Она указала взглядом на лавку под окном.
Карина опустилась на нее, сцепила пальцы в замок в ожидании серьезного разговора.
Ефросинья скользнула по ней взглядом, собрала тетради в аккуратную стопку, водрузила поверх ручку и очки-половинки.
– Скажи мне, для чего ты здесь? Зачем пришла ко мне?
Карина подняла взгляд, проговорила тихо:
– Себя найти. Отдышаться и посмотреть на свою жизнь со стороны, чтобы понять, что в ней надо изменить.
Ефросинья кивнула:
– Чтоб смотреть со стороны, надо на другую сторону перейти. Понимаешь ли ты это?
– Понимаю, – соврала девушка, повторила сказанное когда-то Ефросиньей: – Отринуться от всего прежнего.
Матушка вздохнула, чутко среагировав на ложь:
– Хорошо, пусть так. Запомни, Агата, душа должна работать, чтобы не стать пищей для грехов твоих. Поэтому не жди, что по головке гладить буду, не жди, что будет легко. Испытывать буду, так и знай. И если воля твоя тверда, помогу тебе. Выйдешь отсюда светлой и чистой, как в день своего рождения. Поддашься грехам своим – выгоню прочь. И уж обратно на порог не пущу.
Карина кивнула:
– Я готова. За тем и приехала.
Ефросинья засмеялась:
– Да не затем. Ты думала тут что-то навроде курорта. Полежать, подумать о жизни, – она лукаво смотрела на девушку, ловко передразнила: – «Посмотреть на свою жизнь со стороны». Да чтоб смотреть на нее и видеть хоть что-то надо не один пуд соли съесть! Ну да ладно… Не в том суть. Главное – пришла. А это уже многое значит. И первое послушание выполнила.
– Какое?
– Ждать… Неужто ты думаешь, не знаю, когда городской автобус приходит на остановку?!
Карина опешила:
– Так вы специально… Сказали Младе, чтобы она задержалась?
– Конечно специально. Твердость воли твоей проверяла. Уехала бы домой – не велика потеря, скатертью дорога. А коль осталась, значит, сильна в тебе воля и желание очиститься. И понравилось мне, как ты Младу защищала, значит, дружить умеешь. Только знай – здесь, в скиту, это скорее против тебя – свои грехи и так тянут вниз, так ты еще и чужие взваливаешь на плечи. Впредь осторожней будь.
– Вы сказали, что накажете меня…