Макс
Шрифт:
Легкая вибрация за стеклом иллюминатора заставила мистера Чу напрячь зрение. Открывается люк торпедоносителя. Взрыв пузырей. Неясный бледный объект вылетает в черноту донных вод, расплескивает в темноте голубизну форменного костюма и в следующую секунду расплющивается в неузнаваемый бесформенный сгусток.
Давление воды на такой глубине равно нескольким тоннам на квадратный дюйм.
Смерть крайнего наступила мгновенно. Он даже не успел захлебнуться, прежде чем была раздроблена каждая кость в его теле.
И снова мистер Чу и его подчиненная встретились взглядами.
— Видите ли, не стоит недооценивать
Подчиненная мистера Чу с трудом подавила дрожь отвращения и страха и кивнула:
— Вы совершенно правы, сэр, не стоит, — говорит она, краем глаза следя за уплывающим в темноту бледным сгустком. — Там исключительно опасно.
50
Как выяснилось, острова в океане не плавают, и проплыть под ними невозможно даже на навороченной по первому разряду подводной лодке. То-то я удивилась такому открытию. Но оказывается, ничего странного в этом нет. Просто наше образование оставляет желать много лучшего. Бриджит теперь изо всех сил старается срочно заполнить пробелы в наших познаниях и терпеливо объясняет:
— Острова образовываются множеством разных способов.
А она множеством разных способов выводит меня из себя. Например, как сейчас, тыча нас носом в топографическую (читай «пупырчатую») карту Гавайских островов и окружающего их океана.
— Гавайские острова образовались в результате извержения вулкана, выплеснувшего горячую магму из земного чрева. Вот как это происходит: поток раскаленной магмы поднимается из недр, неподвижно залегает в верхнем слое земли и в течение длительного времени нагревает снизу определенное место земной поверхности. В один прекрасный день горячая жидкая магма, шипя и клокоча, вылетает наверх и там, остывая, превращается в горную породу.
Всего островов двадцать четыре. Самый большой остров, Гавайи, дал название всему архипелагу. Он еще называется Большим островом. Но он не только самый большой, но и самый молодой и все еще продолжает формироваться. Не исключено, что в этой горячей точке нашей планеты через десять миллионов лет появится следующий остров.
— Понятно, — вздыхаю я, с новой силой чувствуя, что попала в западню.
Мы сидим в субмарине уже битых восемь часов и изучили здесь уже чуть ли не каждый квадратный дюйм. Хуже всего, что мне нечем дышать — первый признак приступа клаустрофобии. Здрасьте-пожалуйста, давно у меня ее припадков не было. А вдобавок надо следить за работой мощного серого вещества Премудрой докторицы. И смотреть, как Клык внимает каждому ее слову.
Но тут, слава богу, ее перебивает капитан Перри:
— Сейчас у нас справа по борту кратер Молокини. Из-за того что на острове нет ни крупинки грунта, воды здесь самые чистые на всех Гавайских островах. А внутри выступающего из-под воды скалистого полумесяца водятся редкие породы рыб и кораллов. Таких больше во всем Тихом океане не встретишь. Получается, что это естественный морской заповедник.
— Понятно…
Честно говоря, мне сейчас все заповедники по фигу. Сижу под водой в консервной банке, из которой не рыпнешься. Голова кружится, начинает мутить. И воздух, кажись, здесь уже на исходе. Откуда он вообще в подлодке берется? Наверное, уже весь выдышали. Вон народу здесь сколько. Срочно пора всплывать! Что же не скажет никто капитану, что всплывать надо немедленно, а то…
Макс, поди ляг. У тебя паника. Паника и истерика.
Что-что?
Я тебе говорю, что у тебя паника и истерика, — спокойно продолжает Голос. — Пойди в каюту, ляг и глубоко дыши.
Спорить с ним у меня нет ни желания, ни сил.
— Ммм… Я устала. Пойду полежу. Можно?
И я поковыляла из капитанской рубки. Насилу протискиваюсь по узкому коридору. Ноги не держат — вот-вот упаду. Каждая клетка моего измученного существа отчаянно требует, чтобы меня отсюда выпустили. Я, конечно, понимаю, маму можно спасти, только оставаясь в этой душегубке. Но легче мне от этого понимания не становится. А почему, спрашивается? Ведь и в клетках насиделась, и в тюрягах, и в камерах. Но в жизни я так, как сейчас, не паниковала.
Все в порядке. Не психуй, — снова успокаивает меня Голос. — Я же сказал тебе, поди ляг и глубоко дыши. Воздуха здесь больше, чем достаточно.
Слава богу! Наконец-то я добрела до нашей конуры. Это бывшая кладовка, которую для нас наскоро переоборудовали под каюту. Только вошла — и сразу рухнула на нижнюю банку. Секунду спустя скрипнула дверь.
— Надж, это ты?
— Нет.
К койке семенит Тотал и несет в зубах мокрое холодное полотенце. Запрыгнув лапами на подушку, опускает его мне на лицо. Ловко подтягивается и устраивается у меня в ногах.
Прижимаю полотенце ко лбу, к щекам, к шее. Стараюсь глубоко дышать, как велел Голос: вдох полной грудью — выдох, снова медленный вдох. То ли от истощения, то ли от усталости, а может, и от облегчения на выдохе я застонала.
— Да подожди ты стонать. Стонать будешь, когда морская болезнь начнется. А то хочешь, я тебе валиума принесу? Глядишь, успокоишься.
— Не надо мне никакого валиума.
Валиум я принимала один раз в жизни. Помните, когда мама мне операцию делала и чип из руки вытаскивала? В общем, про чип это отдельная история. Короче, мама дала мне валиум, и я, то ли в тумане, то ли в ступоре, такой галиматьи наговорила, что теперь лучше помру, а в рот его не возьму.
— Ну, как знаешь. — Тотал подвинул мою ногу, освобождая себе побольше места. — Слушай, Макс, раз уж мы с тобой один на один…
— Лицом к лицу с моей истерикой?
— Да хоть бы и с истерикой. Дело в том, что я с тобой поговорить хотел.
Ой, чует мое сердце. Сейчас он что-нибудь выкинет. Поди, жаловаться сейчас начнет. Или еда ему не по нраву, или обнаружил какую-нибудь дискриминацию собачьей породы.
— Я об Акеле…
Отодвигаю слегка полотенце и приоткрываю один глаз.
— Что? Соскучился без нее?
— И это тоже. — Он лизнул себе лапу, собираясь с мыслями. — Ты же знаешь, я от нее без ума.
— Знаю.
Ладно, Тотал от Акелы без ума. А у меня-то куда ум делся?
— Понимаешь, какая странность, она от меня тоже. Ну, и мы того… Мы вот о чем думаем… Мы, значит, решили… — он наконец отважился, — жениться.
Я сразу так и села, а глаза у меня стали круглые, как блюдца. И даже смешок проглотила. Потому что это не смешно. Хоть и мило, но совсем не смешно.