Maktub. Ядовитый любовник
Шрифт:
— У меня есть заготовленный список, но я пока его отложу, — задумчиво произносит журналистка, изящно откидываясь на спинку стула, и стреляя в меня темным внимательным взглядом. — Мне кажется, что стандартный подход не совсем уместен в данном случае. Давайте, вы просто расскажете о себе, а потом мы перейдем к вопросам.
— Что именно?
— Самое основное. Кратко. То, что должны знать потенциальные покупатели ваших картин о вас, как о художнике, творце и человеке, — поясняет она.
— Хорошо. Без проблем, — скрестив руки на груди}, непринуждённо соглашаюсь я. — Итак, что вам нужно обо мне знать? — приподняв
— А как насчет семьи? Отец, мать? У вас нетипичная для американца внешность, — обрывает меня Сальма, покачивая стройной ножкой в изящной туфельке. Я однозначно без ума от ее ног. Точеные щиколотки, очерченные мышцы и, уверен, идеальная под тонким нейлоном чулок кожа.
— Я сирота, — бесстрастно сообщаю я, продолжая пялиться на ноги соблазнительного интервьюера. — Воспитывался в приюте с пяти лет. Мать — латиноамериканка, погибла на рабочем месте. Несчастный случай. Отец — ливиец. Они не были женаты, я никогда его не видел. Он оставил мать, когда она еще была беременна, вернувшись на Родину.
— Простите, вы не обязаны были отвечать, — опустив ресницы, тихо говорит мисс Рами.
— Ничего страшного. Надеюсь, что данная информация поможет почитателям моего таланта стать постоянными покупателями картин? — с сарказмом спрашиваю я. В глазах Сальмы вспыхивает раздражение.
— Я извинилась.
— Принимаю. Следующий вопрос, — сухо произношу я.
— Вы где-то выставлялись до этого?
— Нет. Никогда. Маркус — первый, кому удалось убедить меня рискнуть.
— Чем вы занимались после того, как закончили университет?
— Я свободный художник. Путешествовал. Объездил много стран, — кратко и лаконично отвечаю я.
— Снова заранее извиняюсь, но вопрос вполне логичен. Чем зарабатывали на жизнь, пока путешествовали?
— Писал портреты, карикатуры. На улице или на заказ.
— Вы давно в Америке?
— Да. Но конкретно в Нью-Йорке полгода. На самом деле это внушительный для моего кочевого образа жизни срок, — сдержанно поясняю я, придавая интервью доверительный тон.
— Не планируете уезжать? — ожидаемый вопрос. Отрицательно качаю головой.
— Нет.
— Почему? — какая настырная крошка. Вздохнув, я даю максимально развёрнутый вопрос.
— Решил пока осесть, осмотреться, понаблюдать, как пройдет выставка. Мне нравится Нью-Йорк, мисс Рами. Город больших возможностей, в котором одинаково просто потеряться или найти себя.
— Вы ищите себя, мистер Престон? — продолжает знаток провокационных вопросов.
— Я ничего не ищу. Вообще, не склонен к самоанализу. Как только начну копаться в себе, желание к творчеству отпадет, — абсолютно искренне говорю я. — Логика и разум — враги искусства.
— А как же смысл? — убирая за ухо непокорный локон, любопытствует мисс Рами. — В любом произведении: будь то книга, поэма, картина, или даже фотография должна содержаться какая-то идея, заложенная автором.
— Выгляните в окно. Мир давно утратил всякий смысл, мисс Рами. Зачем нам гнаться за ним? — потирая бровь, иронично спрашиваю я.
— Почему глаза?
— У меня нет ответа. Разве вы можете объяснить себе}, почему иногда видите во сне клубнику?
— Наверно потому что хочу ее съесть, — улыбается Сальма, накручивая все ту же прядь на палец.
— Думаете, я хочу съесть глаза? — искренне смеюсь я.
— Перестаньте, вы знаете, что имею в виду, — в очередной раз изменив свое ко мне отношение, мисс Роми почти дружелюбно улыбается, — Я понимаю, что вы держите интригу. Но это как раз то, что отличает вас от остальных художников. Я взяла на себя смелость и запросила у Маркуса каталог с вашими работами. Они… хмм… достаточно необычны. Могу сказать, что портретная живопись в вашем исполнении впечатляет. Девушки без лиц получаются на удивление мощными энергетически. На некоторых портретах лица отсутствуют полностью, но гораздо сильнее затрагивают другие полотна, где изображены модели с тщательно прорисованными глазами, большими, миндалевидными, чистого лазурного оттенка, с приподнятыми к вискам уголками. Они кажутся неправильными, неподходящими смазанному овалу лица, на котором изображены. Создается впечатление отрезанности, неорганичности. Они похожи, узнаваемы на каждом холсте, словно написаны под копирку. Удивительно реальные, живые и в то же время совершенно ненастоящие, вызывающие необъяснимые мистические переживания и мурашки на коже, внушающие трепет, как глаза Будды, изображённые на буддистских храмах.
Выдохнувшись, Сальма замокает, пытаясь подобрать слова и продолжить формулировать вопрос, который в итоге вылился в довольно длительный монолог. Но ее концепция видения моих работ не может не импонировать.
— Так почему глаза? — улыбнувшись, спрашивает она. Не могу ответить даже самому себе. Понятия не имею. Словно неосознанная одержимость овладевает мной каждый раз, когда я вижу модель, кажущуюся идеально подходящей, вдохновляющей и возбуждающей; с энтузиазмом начинаю писать ее потрет, уверенный, что наконец смогу собрать лицо, которое ищу, но моя уверенность и увлечённость рушится, когда работа подходит к концу. — В каталоге я видела картины, где изображены только глаза крупным планом. Возможно, причина в том, что они принадлежат близком вам человеку?
— Нет, — даю уверенный и быстрый ответ.
— Значит, вы ищите совершенство, идеальное лицо для идеальных глаз или идеальную девушку? — перечисляет свои предположения Сальма. Я иронично улыбаюсь. Как ни странно, но она частично права.
— Совершенство и идеалы — это клише, мисс Рами. Никогда еще совершенство не вдохновляло творца на созидание. Если бы наш мир был идеален, то мы бы с вами никогда не появились. Человек — самое несовершенное, низменное и безжалостное существо на планете.
— Никогда не спорю с позицией художника, — произносит Сальма, давая понят, что не согласна со мной. — У вас есть Муза?
— Каждая из них написана на моих полотнах.
— А постоянная? Вопрос в тему личной жизни.
— Для вас или для читателей? — скептически ухмыляюсь. — Я отвечу на доступном и простом языке. Если бы у меня была страница в соцсетях, то в графе статус я бы написал: нахожусь в одноразовом поиске.
— Вам двадцать семь лет, неужели никогда не хотелось завести постоянную музу?