Малахит
Шрифт:
— Договорились. В обмен на письменные гарантии нашей безопасности.
Малахитовая табличка осталась у Веселова. Павел вышел из усадьбы, обвешанный малышами как лоза — виноградом. Двое самых маленьких на руках, еще десяти было велено крепко-крепко держаться за плащ, и, идя к лесу, король думал только о том, как бы не поддаться желанию побежать или хотя бы сделать широкий шаг. Он шел медленно и спокойно, чтобы не опрокинуть малышей.
Его не сразу увидели — или не сразу поняли, что это он. Толпа волновалась еще какое-то время, потом затихла. А когда он подошел, взорвалась надсадным всхлипом. Что-то закричали, начали оборачиваться, звать, пытались пропустить, но потом подняли над головами и передали вперед одну, двух, трех женщин… Матери — понял Павел. Они обнимали и целовали своих малышей, стоя на коленях перед ними, они целовали и его — руки, край плаща, носок сапога. Он не знал, куда деть себя и тоже встал на колени, обнял за шею одну женщину, погладил по голове ребенка, поцеловал кого-то в пахнущие пряными травами волосы.
Через несколько минут выбрался из этой толпы, и никто уже не заметил его исчезновения. Слезы на глазах высохли, в палатку Павел вошел хмурым и повзрослевшим лет на десять. Здесь было пусто, только сидел в одном углу бормочущий какую-то ерунду Алмазник, да настороженно прислушивались к дядиному бреду Опал и его жена.
Следом за Павлом вошли в штабную палатку члены совета, возбужденные и взволнованные увиденным.
— Поставить десять палаток, — начал отдавать приказания Павел, — привезти из города весь имеющийся в наличии амазонит, немедленно начать работу по изготовлению амулетов.
— Так мы их все-таки отпускаем? — осторожно спросила Бирюза.
— Нет, — ответил Павел и, пытаясь унять дрожь в руках, опустился на табурет.
Справившись с собой, он встал и сказал, пытаясь быть по-королевски официальным:
— Уважаемые члены королевского военного совета, господа. Как вы знаете, мы рассмотрели требования вражеской армии и нашли, что они вполне выполнимы. Но, по законам нашей страны, каждый из этих солдат — преступник и каждого должно судить и наказать. Они убивали наших братьев, они грабили наши дома, они украли наших детей и должны ответить за это. Они обещают отпустить всех до одного и не причинять никому более вреда, но за прошлые преступления они ответить обязаны. Эти ублюдки направили на детей оружие. Они обложили их взрывчаткой в надежде, что мы не пойдем на штурм. Дети напуганы. Их страх и наши слезы нуждаются в искуплении.
Павел замолчал. Он почувствовал, что волнение прошло, и он способен принимать решения.
— Прошу вас, господа, — произнес он уже обычным, без пафоса, тоном и первым уселся за совещательный стол.
— Первым делом хочу попросить вас, Авантюрин, переправьте в Торговцы Выродка. Пусть развлекаются. Смотрите, чтобы он со страху не сбежал — они бояться подвоха. Амулеты будем делать по-настоящему — пусть думают, что мы готовы их отпустить. В крайнем случае, отпустим на самом деле — дети важнее. Теперь о том, как будем действовать. Обрушить дом нельзя — там все вперемешку, и дети, и солдаты, плюс взрывчатка. Стрелять нельзя тоже — кто-нибудь успеет все взорвать. Какие будут предложения?
Предложений почти не было, разве что самые фантастические. Через час Павел встал и сказал:
— Отдыхайте пока. У нас есть два дня, чтобы подумать. Но видимо, придется отпускать.
Ему было гадко. От ненависти тошнило. Он не хотел отпускать солдат, но не видел иного выхода. Павел вышел из палатки, и, знаком отпустив назначенных Авантюрином телохранителей, пошел в лес по протоптанной крестьянами тропе. Он шагал широко, смотрел, как вырывается изо рта пар. Глаза болели — то ли от подступающих время от времени слез, то ли от белизны снега, на фоне которого тусклая зелень еловых ветвей казалась черной. Спускались ранние декабрьские сумерки и Павел хотел уже идти обратно, когда заметил, что уже не один. Кто-то маленький семенил рядом. Павел опустил глаза и увидел Кабошона. Не удивительно, что, занятый своими мыслями, он не заметил его сразу — старик лысиной едва доставал ему до локтя.
— Ты выслушаешь меня? — спросил Кабошон.
Павел подошел к стоящим в ожидании людям — они стояли уже целый день и продолжали стоять в темноте, не разжигая костров, не требуя еды — и заговорил. Говорил он так тихо, что слышать его могли лишь несколько человек, но слушая, они серьезнели, их настроение передавалось дальше, слова Павла тоже передавались дальше, толпа затихала.
Теперь никто уже не галдел и не возмущался. Теперь у каждого было дело. Время от времени один-два человека отделялись от толпы и шли в город. Возвращались с одеялами, с едой и котелками, разводили костры, устраивались на ночь и берегли туго набитые карманы. То тут, то там мелькал Кабошон. Сидел у костров, угощался. Сочувственно кивал головой, выслушивая тех, у кого в Торговцах были дети.
Со стороны казалось, что люди наконец смирились с мыслью о том, что придется подождать детей до той поры, пока не будут готовы амулеты и преступники не покинут страну. Но люди со страхом и надеждой ждали рассвета. Они не верили солдатам, а Павлу они верили — теперь, после того, как он выручил малышей.
Начали с рассветом.
Веселов был уверен в успехе. «Парень, конечно, самоуверенный, — думал он, отправляя в рот куски сочной зажаренной курицы, — но что ему остается делать? Не рисковать же детьми? Все он даст. Вот Алмазника отпустил». — Правда, толку от него не было никакого, и убого старика просто выгнали в лес, едва увидели, в каком он состоянии. — «А амулеты делают… Разведчики доложили, что палатки с ювелирами не бутафорские.»
Веселов с сожалением посмотрел на обглоданные куриные косточки, вытер о занавеску жирные пальцы и рот и улегся спать на широкой и мягкой кровати Алмазника.
Ночь он провел спокойно. Никаких посторонних звуков. Детей Нефрит успокоил, и они уснули, набив животы пшенной кашей. Даже ветер не шумел в лесу, со стороны каменного лагеря не доносилось никаких звуков: ни криков, ни встревоженного гула. Только мышь назойливо скреблась где-то между перекрытиями первого и второго этажа. Или несколько мышей, или несколько десятков мышей… Засыпающий уже Веселов вскочил, испуганно прислушался. Все было тихо, все было в порядке. Приснилось.
Последняя, совсем бледная звезда осталась на небе. День обещал быть солнечным. «Поехали», — скомандовал Павел.
Глава 9 Скарабеи
Было очень рано, дети спали, расположившись вокруг Нефрита, как птенцы вокруг перепелки. Прислонившись к подоконникам дремали часовые. Сержант, охранявший взрывчатку, сидел, уставившись в одну точку, и шевелил губами — то ли считал что-то, то ли репетировал какую-то важную речь.
— Эй! — резкий крик разбудил сразу всех. Девочки заплакали, солдаты вскочили с мест и нервно схватились за оружие.
— Эй, смотрите! — один из солдат указывал дрожащим пальцем на то место, где еще ночью была взрывчатка. Теперь это было что-то совсем другое. Какой-то безобразный, бесформенный камень, скорее даже нарост, торчал посреди зала. Как он возник здесь, и была ли взрывчатка все еще внутри — было неизвестно. Послали за Веселовым.
Тот пришел, заспанный и хмурый, осмотрел нарост, поковырял его пальцем. Решение принял быстро и сказал, обращаясь к своим людям:
— Орехов, Решетов, несите еще взрывчатки со склада. Это, видимо, мелкие камешки. Пока вы спали, эти деятели засыпали всю взрывчатку. Камешки между собой спаяны крепко, разбивать эту кучу небезопасно, так что и бог с ней. Не спать, следить в оба. Кириллов, Машуков — возьмите двух мальчишек постарше и расстреляйте во дворе. Надо показать им, что мы тут не в бирюльки играем, и что наши требования надо уважать. Мегафон мне. Сделаете дело — буду говорить. Пусть запомнят, с кем имеют дело.