Мальчик из Гоби
Шрифт:
Шарав кивнул.
— Так вот. Люди говорили, что Ульзийт заподозрил тогда нас двоих. Наше счастье, что по воле хозяина ада этого безбожника отправили в преисподнюю. А то бы несдобровать нам с тобой. А Зориг — его семя. Выучить его, так он станет опаснее своего папаши.
Лама почесал лысеющую голову и сощурил свои крысиные глазки.
— Так что же делать, учитель? — снова спросил Шарав, наливая Молому чаю.
— Приблизься, я дам тебе один совет, — понизив голос, сказал Молом.
— Слушаю, учитель, слушаю, — зашептал
Пугливо озираясь, словно он находился в дремучем лесу, Шарав подошел к Молому и склонился над ним.
IV
«Где же ночевал мой бедный сын? — думала Норжма. — Был бы жив отец, мальчик не знал бы никакой беды. Ульзийт так любил его!» На глаза женщины навернулись слезы. Она задумчиво посмотрела вдаль — туда, где чуть виднелась сопка Цаган-Толгой. Ей припомнился день, когда Зоригу исполнилось три года, и они праздновали день его рождения.
Отец посадил сына на колени и стал петь ему свою любимую песню «Серый ястреб». И вдруг Зориг тоже запел тоненьким слабым голоском, подражая отцу. «Ульзийт был хороший. У него была открытая душа, его все любили и почитали…» Из глаз Норжмы бежали слезы, она всхлипывала и утирала их рукавом.
Вдруг Норжма услышала конский топот и детские крики. Со стороны южной долины скакали на конях два мальчугана. В одном из них она узнала Зорига. Он ловко сидел на неоседланном скакуне, и полы его дэла развевались на ветру.
— Зориг, Зориг! — крикнула Норжма.
Зориг и Тугэлдэр, подъехав одновременно, спрыгнули с коней.
— Что вы так носитесь? Не ровен час, свалитесь! Надо поосторожнее, детки, — пожурила их Норжма, а потом спросила: — Вы не видели по дороге коня Молома?
— Нет, — улыбнулся в ответ Зориг. Как он становился похож на своего покойного отца, когда улыбался! — А зачем он вам?
— Конь сивой масти? — вступил в разговор Тугэлдэр.
— Да, да. Ты его видел, сынок? Где он? — обрадовалась Норжма.
— Он пасется в долине, к югу от нашей юрты, — ответил Тугэлдэр.
Норжма хотела сказать еще что-то, но Зориг опередил ее:
— Мама! Как отец? Отправит он меня в школу или нет?
— Ох, не знаю, сынок, — вздохнула Норжма.
Привязав к коновязи лошадь Молома, Зориг вошел в юрту. Там, в глубине ее, скрестив ноги, сидел Молом. Моргая слезящимися глазами, он перебирал желтые четки.
Сидевший у кровати Шарав неожиданно спокойно, почти ласково обратился к Зоригу:
— Ну как, нашел коня учителя?
Зориг, привыкший слышать от отчима лишь грубые окрики и брань, удивился. В эту минуту ему даже показалось, что отчим вдруг подобрел. «Он, наверное, не будет меня бить», — подумал мальчик и поспешно ответил:
— Конь здесь, я привел его.
— А где он был, далеко?
— Нет, недалеко.
— Ну хорошо. Садись, сынок, попей чаю с молоком, — приветливо предложил Шарав.
Зориг просиял от радости: ни разу еще не слышал он от отчима таких ласковых слов. Взяв со столика чашку с молочными пенками, он подлил туда кипятку и стал с удовольствием пить. Норжма тоже была обрадована внезапной перемене в поведении мужа. «Что это с ним сегодня?» — подумала она, глядя на Шарава. Ни ей, ни Зоригу не могло, конечно, прийти в голову, что за всем этим кроется коварный замысел, подсказанный Шараву ламой. Недаром говорится: «Змея пестра снаружи, а человек изнутри».
Молом стал собираться в путь. Шарав пошел проводить гостя.
— Так-то, Шарав. Будь поласковее с этим паршивцем. Делай вид, что любишь его. Отправь в школу! А потом действуй так, как я тебе сказал. Тогда и комар носа не подточит. Понял? — наставлял лама.
— Понял, учитель. Сделаю все, как вы велели. Вы так хорошо мне посоветовали! — рассыпался в любезностях Шарав, помогая Молому сесть на коня. — Счастливого пути, учитель!
Нагнувшись к Шараву, Молом прошептал:
— Только будь осторожен. Делай все с умом.
Шарав с готовностью закивал и долго еще стоял на одном месте, провожая взглядом удалявшегося Молома.
V
— Коня оседлал, сынок? — спросила Норжма, глядя с любовью на вбежавшего в юрту сына.
— Оседлал, мама! А куда вы положили мою тетрадь?
— Вот она. — Норжма открыла старый некрашеный сундучок, стоявший в ногах у кровати, и достала замусоленную, смятую тетрадку. — Бедный мой сын, как же ты будешь учиться? Ни тетрадей у тебя нет, ни карандаша.
— Ничего, мама, не беспокойтесь! Говорят, в школе выдают и тетради и карандаши.
— Волосы-то у тебя как отросли, — продолжала Норжма, гладя сына по голове. — Надо бы перед школой постричься. Был бы жив отец, ты бы таким не ходил, да и все было бы иначе, — вздохнула Норжма и смахнула рукой слезу. — Ну ничего, сынок! Говорят, войлок растягивается — мальчик вырастает в мужчину. Постарайся хорошо учиться — человеком станешь. Трудно нам с тобой сейчас, да, может, все переменится.
Услышав шаги, Норжма умолкла. Приподняв войлочный полог, в юрту вошел Шарав. Он прошел на северную половину, сел на пол, скрестив ноги, и обратился к Зоригу:
— Ну как? Не передумал насчет школы? Хочешь ехать — поезжай. Боюсь только, как бы ты сам потом не пожалел. Остался бы лучше дома, ходил бы за скотом. Уж тут всегда был бы сыт, одет и обут. Но раз уж тебе так хочется, поезжай. То, что хочется человеку, всегда ему кажется лучшим. Делай как знаешь, — с трудом скрывая свое недовольство, закончил Шарав.
— Ты не смотри, что я немного строг, — помолчав немного, продолжал он. — На самом-то деле я тебя люблю. И скучать по тебе буду. А ты будешь скучать по дому?