Мальчик из Ленинграда
Шрифт:
— Кроме ваших, тут никого не было. Значит, ваши взяли. А ты что делал? Уснул? Садыков с ребятами давно ушёл…
Я так жалобно упрашивал банщика помочь мне, что он сжалился. Мы вместе стали шарить под диванами.
Бутсы как сквозь землю провалились.
— Плохо дело! — сказал наконец банщик. — Стянули их. А отвечать нам с тобой придётся.
Я вышел из бани босиком. Идти было не холодно, земля уже порядком нагрелась. Босой, в мятом френче, я больше смахивал на партизана. Но сейчас это меня не радовало.
Расплата
В
И я свернул в наш переулок.
Во дворе около Садыкова толпились наши мальчики. Садыков своим громким командирским голосом разговаривал со Славкой.
Я решил, что говорили про меня. Приостановился у фанерного гриба. И, конечно, я угадал, потому что Садыков, увидев меня, многозначительно замолчал. А потом сердито сказал:
— Ага, вот и он своей собственной персоной… Отлично! Юлька и Славка, оба немедленно шагайте в канцелярию.
Садыков быстро пошёл по двору к дому, где была канцелярия. В стороне, около нашего куба-титана, сидел на корточках Партизан. Сегодня была его очередь кипятить чай к ужину. Ваня бросал хворост в топку. «Спрошу у Вани. Партизан скажет, что про „меня говорили“». И я присел рядом с Ваней.
— Юлька, — сказал он мне шёпотом, — Славка наговорил, что ты мыло на леденцы менял. Ребятам мыла не хватило…
— Я менял?!
Я рассказал, как Славка подвёл меня — сунул рваный рубль, а сам убежал.
— Значит, неправда! — обрадовался Партизан. — А верно, что тебе тётя Оля новый френч дала, а ты в нём в баню отправился?
И он пристально посмотрел на мой мятый френч.
— Это правда, — сказал я упавшим голосом. И признался: — Она мне и бутсы новые дала…
— Новые?
— И френч и бутсы, — начал я, и голос у меня задрожал.
— Где же они?
Партизан теперь смотрел на мои босые ноги. Я всхлипнул и открыл Партизану, что случилось в бане.
— Какой-то злодей их стянул!
— Плохо, — сказал Партизан шёпотом. — Садыков про бутсы знает?
— Нет… А Осип Петрович вернулся? Приехал?
Осип Петрович вчера вечером по делам уехал в Фергану. Вся моя надежда была на него. Пойду к нему и всё расскажу.
— Осип Петрович и завтра не приедет. Юлька, — шептал Партизан, — иди скорей к Садковый. Он горячий, ещё хуже будет, если не пойдёшь. Иди! Он, может, ещё найдёт твои бутсы, пока не поздно.
Я сидел перед титаном и бросал хворост в топку.
— Иди, Юлька! — уговаривал меня Ваня. — Садыков, конечно, кричать будет. А ты молчи. Он тебя простит. Он отходчивый. Помнишь, меня простил…
Но я знал, что провинность, которую Садыков недавно простил Ване, была меньше моей. Как-то Партизан расшалился и подставил девчонкам подножку в тёмном коридоре. Это простить было можно. А меня вряд ли он простит. Я нехотя поднялся и, прихрамывая, поплёлся по двору.
Садыков с тётей Олей уже сами шли ко мне.
— Ну, вот он! — встретила меня тётя Оля. — Вот он, наш модник. Гляди, Садыков, как новенький френч отделал. Всё Осипа Петровича поблажки… Полюбуется он на своего любимчика. А где бутсы? — испугалась она.
Я хотел сразу повиниться во всём — тётя Оля помешала.
— Садыков! — начал я. — Славка сказал, что я мыло менял. Неправда!
Садыков оборвал меня:
— Виляешь? С кого пример берёшь? Со Славки? Это же самый отсталый человек. Иргашой и Партизан так бы не поступили. Славку мы не раз хотели в другой детдом перевести. И тебе с ним хочется…
Тогда, сам не знаю как, вырвалось у меня:
— Не имеешь права!..
— Что? — переспросил Садыков.
— Права не имеешь, — сказал я. — Ты без Осипа Петровича тут не хозяин. Ты…
И тут у меня дух перехватило. Я заревел. Зачем я так сказал? Вокруг ребята стояли. Они тоже всё слышали.
— Вот тебе и ленинградец! — сказала тётя Оля. — Вот тебе и Юлька Семёнов!
Опустив голову, я быстро шёл в конец двора, где за изгородью жили наши ослики. Схватил за уши маленького Фоку, прижался к нему и опять заревел. Что я натворил! Почему всё так получилось? Ни учителям, ни вожатым я никогда прежде не грубил. Значит, правда я распустился… Я вспомнил, как мы дружили с Садыковым, ленточку на карте перекалывали. Как он по воскресеньям водил нас в кино. Он любил командовать, но всё равно он был хороший. А я что наделал?
Я взял метлу, стал двор подметать. Сводил Фоку на арык напиться.
Горн затрубил в переулке.
Это ребята строем уходили в госпиталь, несли бойцам подарки.
А про меня никто не вспомнил. Даже Партизан забыл, одного бросил. Я долго бродил по двору, зашёл в клуб. Время тянулось очень медленно. Во всём детдоме оставались повариха тётя Феня да тётя Оля. Мне не хотелось встречаться с ними, и я из клуба отправился в спальню. Улёгся на кровать. Лежал и думал… Я был кругом виноват. Зачем я нарядился?
Иргашой, правда, так бы не сделала. А Партизан? Партизан, может, не выдержал бы, подумал я, может, надел бы френч и бутсы…
Завтра вызовут меня в клуб, на сбор.
Хоть бы Осип Петрович приехал завтра!
Я вспомнил, как улыбался мне Осип Петрович, как звал меня: «Ленинградец». Я очень любил его. Маме собирался о нём писать. Я даже ревновал его немного к Садковый, к Иргашой, к Ване. Мне хотелось, чтобы он любил меня больше.
Ах, если бы мама была со мной! Я вспомнил, как в Ленинграде в школе был дежурным. Переставлял в классе на подоконнике цветы и выдавил нечаянно горшком оконное стекло. Меня вызвали к директору. А мама пошла со мной и заступилась за меня.