Мальчик из Ленинграда
Шрифт:
Со Славкой мы не разговаривали. От него толку всё равно не добьёшься. И он меня избегал. Может, совесть в нём заговорила?
А новенького от нас скоро забрали. Приехал его дядя, колхозник, оказывается, в прошлом участник гражданской войны и безрукий, оттого его и на фронт не взяли. Уезжая, он благодарил Садыкова и Осипа Петровича.
— Я вам напишу! — сказал рыженький. — О своей жизни…
— Валяй! — сказал Партизан. — Мы тебе ответим!
Мы с Ваней потом часто вспоминали его. И недоумевали, как же такой трусливый и неловкий паренёк сумел до Коканда добраться? Нам почему-то было его жалко, хотя он немало вреда наделал мне из-за бутсов. Ну, а бутсы эти тётя Оля всё же отобрала.
— До осени пусть полежат у меня. А там видно будет, кому их носить придётся, — сказала она.
И заперла красивые бутсы в сундук для обуви.
Часть шестая
Сборы
Солнце еще не взошло, небо было светло-серого, серебряного цвета и луна, как стеклянная кривая дужка, висела над крыльцом, когда начались в детдоме сборы. В спальнях складывали матрацы, подушки, одеяла, выносили их во двор, где стояли арбы и дрожки с полотняным верхом. Мальчики выводили из сарая осликов и запрягали их. Мы наспех позавтракали в столовой и пошли на кухню — там тётя Феня раздавала ребятам помидоры, огурцы и хлеб на дорогу. На крыльце тётя Оля примеряла ребятам шляпы с широкими полями — соломенные, полотняные и даже бумажные колпаки с козырьками, которые она вчера наклеила с девочками.
Надо было торопиться. Решили выехать как можно раньше. Ехать в горы надо было целый день, голой пустыней, под солнцем, а вчера большой градусник, который висел на окне канцелярии, в полдень поднялся чуть ли не до пятидесяти градусов. Какая же тогда жара в пустыне будет? Испечёмся…
Я, Иргашой, Ваня Маслов, Гоша Остров, Зорька и ещё трое ребят из четвёртого класса договорились ехать вместе на последней арбе. Когда Ваня впряг в арбу своего любимца Фоку, мы спохватились, чем прикрыть Фоке голову. Ведь здесь все извозчики своим лошадям шляпы надевают, если далеко едут. Мы даже примерили Фоке свои шляпы, но Зорька сбегала к тёте Оле и достала настоящую дамскую соломенную, с широкими полями, прорезала в ней дырки для ушей и надела на Фоку.
Пока мы привязывали верёвками подушки и одеяла к арбе, Партизан влез на белую акацию, срубил четыре большие ветки, приладил к арбе… И наша арба превратилась в зелёную беседку на колёсах. Затрубил пионерский горн. Это Садыков созывал ребят. Мы стали рассаживаться. Ваня уселся на тюк под самой большой веткой, как богдыхан под опахалом. Рядом с ним пристроился в белом платке, как в чалме, Гоша Остров. У них в ногах присела Зорька с зелёным листком на носу. Листик она заранее прилепила на нос, чтобы от солнца кожа не лупилась. Они с мамой всегда так делали, когда загорали на пляже.
Осип Петрович проверил, как уселись ребята, и сел на дрожки, где уже сидели Садыков, учительница Вера Михайловна и тётя Феня.
— Уезжаем! — кричали ребята. — До свидания, тётя Оля! Прощай, детдом!
И арбы тронулись.
На арбах
Было ещё рано и потому прохладно. Колёса нашей арбы сильно скрипели, будто жаловались. Арба тряслась мелкой дрожью, подпрыгивала от каждого камня на дороге, но я не жаловался, терпел — так мне хотелось увидать хлопковые поля, кишлаки, горы. Мне ещё ни разу не пришлось побывать за городом.
Мы переехали мост, на котором Славка дал продавцу рваный рубль, свернули налево. Минуты две ехали переулком, таким узким, что арба еле помещалась между заборами, цеплялась за них колёсами. Потом дорога стала шире. Домики с заборами и садами исчезли, и мы выехали на равнину, которая, как серо-жёлтый платок, покрывала всю землю до самого горизонта.
Кое-где зеленели сады, и они казались наклеенными клочками моха. Возле них, как игрушечные, еле виднелись заборы и дома с плоскими крышами.
Это и были кишлаки — здешние селения.
Ребята затеяли спор, я не слушал их и не отрываясь смотрел на равнину. Вдали поднимались лиловые горы. Вершины их сливались с небом, и от этого горы казались мне громадной дождевой тучей.
Хотя долина с горами и кишлаками была вся одинаковая, смотреть на неё было не скучно. Земля всюду покрылась от зноя глубокими трещинами. Возле дороги росли низкие растения с листьями, похожими на колючки и шипы. По синему небу пролетали серые птицы с зелёными перьями на крыльях. Это, кажется, утки. Как тут медленно и низко они летают!
А вот вдали синей лентой мелькнул арык. Вдоль арыка снова потянулись кишлаки с садами.
Я провожал глазами птиц, глядел на кишлаки и чувствовал, что становится невыносимо жарко. Солнце светило так ярко, что в глазах у меня стали прыгать жёлтые и зелёные пятна. Я посмотрел на ребят. Ваня сидит красный как рак. У Гоши из-под чалмы пот струйками льётся. У Зорьки глаза совсем слиплись, а лист на носу весь сморщился — высох.
И ветки нашей зелёной беседки тоже поникли, завяли.
«Вот это жара! Когда же приедем?» — думал я.
Наверное, уже три часа мы ехали, а горы будто отодвинулись, стали выше, темней. Неужели ещё долго придётся ехать? Мне казалось, что даже кости и внутренности у меня стали горячие и трясёт теперь невыносимо. Лучше пешком идти, чем так ехать!
— Ваня, спрыгнем! Пойдём пешком!
Мне пришлось орать во всё горло, чтобы перекричать скрипучую и тряскую арбу.
Партизан ничего не ответил, уткнулся в тюк с подушками и лёг ничком рядом с Гошей. Зорька тоже места себе не находила, то вставала на колени, то голову клала на тюк. Одна Иргашой с довольным видом сидела, поджав под себя ноги.
Караван наш двигался вперёд и вперёд.
В полдень, когда я ослеп от солнца и оглох от скрипа колёс, мы подъехали к старой чайхане, которая стояла у дороги. Перед чайханой росли три громадных карагача, даже толще того, который был в Коканде. Возле журчал глубокий арык. Осип Петрович велел сделать припал. Я едва доплёлся до террасы и повалился на кошму. Терраса была большая, но места всем не хватило, и старшие ребята ушли отдыхать под деревья.
В чайхане мы провели часа три, поспали, съели помидоры и огурцы, которые тётя Феня дала на дорогу. Мы с Партизаном искупали Фоку и сами искупались в холодном арыке. Правда, течением унесло Фокину шляпу… Но зной уже спал, и караван наш снова тронулся в путь.