Мальчик, который плавал с пираньями
Шрифт:
– Вот это и есть радости кочевой жизни, – говорит Достоевски.
– Что – это? – спрашивает Стен.
– Да самые простые вещи, Стен. Вот так сидеть ночью под луной, на ступеньках прицепа. Только, говорят, долго смотреть на луну вредно. Спятить можно в два счёта. Так что под луной лучше долго не сидеть.
– Я слыхал, – говорит Стен.
– Веришь? – спрашивает Достоевски.
Стен пожимает плечами. Он и в самом деле не знает, чему верить, чему нет.
– А другие наоборот говорят, – продолжает Достоевски, – мол, лунный свет – самое милое дело. И капелька
Стен задумывается. О мире, о себе, обо всех странностях последних дней, обо всём, что видел. Он смотрит в небо, в космос. Представляет, как этот космос длится и длится – к звёздам, за звёзды, далеко-далеко. И понимает, что этим мыслям тоже никогда не будет конца.
– Ну? – шепчет Достоевски. – Как насчёт капельки безумия?
Лает собака. А ещё где-то поёт женщина – она выводит прекрасную щемящую сердце мелодию, которая удивительным образом перекрывает ярмарочный гул и ор. Она сильнее, ею полнится воздух.
– По-моему, эта капелька и без того у каждого имеется, – говорит Стен. – Хочет человек, не хочет, никто его не спрашивает.
Достоевски кивает. Он смотрит на Стена с нежностью и уважением.
– Ты прям мудрец, – говорит он.
А потом они просто сидят рядом, улыбаются и подставляют лица луне – пусть себе льёт на них безумие. Не повредит.
Глава двадцать шестая
Уже глубоко за полночь, и Стен лёг спать, но заснуть он никак не может. За окошком ещё искрится и вспыхивает ярмарка, и луна по-прежнему светит с высоты. Садок, который Стен принёс от поставщика золотых рыбок, стоит у самой его кровати. И в нём, шевеля плавниками и хвостиками, искрятся и вспыхивают рыбки. Стен чувствует, как волнуется, как радуется новым друзьям тринадцатая рыбка. Добро пожаловать, слышит он. Добро пожаловать, мои сотоварищи! И вдруг он слышит что-то ещё, что-то более печальное. Всхлипы? Да, всхлипы, причём совсем рядом, не снаружи, а внутри прицепа.
– Ниташа! – шепчет он. – Ниташа?
Ответа нет. Всхлипы не утихают. Стен слезает со своей узкой койки и крадётся в самый конец автоприцепа. Тихонько стучит.
– Ниташа! Ты чего?
– Уйди.
Снова сопение. Всхлипы.
– Ниташа.
– Какое тебе дело? Катись отсюда!
– Можно войти?
Нет ответа. Он трогает картонную ширму, и она мгновенно складывается гармошкой.
Стен заползает в крошечный закуток.
– Что случилось? – спрашивает он шёпотом.
Сначала Ниташа прячется под одеяло с головой, но потом медленно тянет его вниз – вот показался нос, рот… Глаза закрыты.
– Она была очень красивая, – говорит девочка одними губами.
– Ещё бы! – живо откликается Стен. – Я видел на фото!
– Но она меня не любила.
– Любила! Наверняка!
– Почему же она уехала от меня, если любила?
– Не знаю, – шепчет Стен. Но он знает, что тоже бросил тех, кого любил. И любит.
Ниташа смотрит на Стена в упор.
– Всё ужасно, – произносит она.
– Нет же, – говорит он. – Всё хорошо. Или будет хорошо. – Он отводит глаза. Какая от него помощь? Ведь он ничего не знает! Как он поможет Ниташе, если сам ещё ребёнок? – Зато у тебя папа есть, – шепчет он наконец.
– Этот? Да он меня терпеть не может. Он тебя любит больше, чем меня.
– Это не так, – говорит Стен.
– Он мечтает, чтобы его ребёнком был ты, а не я.
– Не мечтает.
– И он прав. Я раньше была хорошей, но теперь всё, завязала. Я теперь ленивая, толстая уродка. Я никому не нужна, и мне никто не нужен. Всё. Оставь меня в покое.
– Может, тебе заняться чем-то? – предлагает Стен. – Отцу с утками помочь.
– С этой белибердой? Ну уж нет! Зато когда-нибудь у меня будет собственный аттракцион. Свой! И никто мне не будет нужен – ни он, ни она, ни ты! Без всех проживу!
– Что значит «собственный аттракцион»?
– Я стану такая уродка-уродина, толстуха-толстища, отращу бороду, куплю себе шатёр и повешу табличку: «Самая уродливая и толстая бородатая женщина на свете».
– Ниташа! – восклицает Стен.
– Я всю жизнь Ниташа…
– Ниташа, ты тоже можешь быть красивой. Вчера вечером у костра ты была такая… такая…
– Никакая, – отрезает Ниташа. – Я буду уродиной – это мой план жизни. И я заработаю кучу денег. Всем назло. И никто мне не нужен.
– Ниташа!
– Что ты заладил «Ниташа, Ниташа»? Уходи.
И она снова натягивает одеяло на голову.
– Я завтра иду на шоу Панчо Пирелли, – говорит Стен, выползая из Ниташиного закутка.
Из-под одеяла, сердито:
– Скатертью дорожка!
– А пойдём со мной! Хочешь?
– Хочешь, чтобы честной народ увидел тебя с уродиной?
Стен отвечает не сразу.
– Нет, – говорит он. – Хочу, чтобы честной народ увидел меня с девочкой, которая мне как сестра.
Ниташа откидывает одеяло с лица.
– Ты свихнулся, – говорит она. – Болтаешь невесть что. Иди спать.
Стен крадётся назад через весь прицеп, ложится. Искоса смотрит на Достоевски. Глаза у Достоевски открыты, и в лунном свете видно, что в них блестят слёзы. Из Ниташиного угла снова слышны всхлипы. Потом наступает тишина, а спустя время раздаётся Ниташин шёпот:
– Ты… по правде, что ли? Стен!
– Что по правде?
– Что я тебе как сестра?
– Конечно, – отвечает Стен.
После этого в прицепе окончательно воцаряется тишина. А снаружи гудит и хохочет ярмарка.
Глава двадцать седьмая
Утром Стен просыпается, предвкушая праздник. Будто у него снова день рождения. А утро выдалось яркое, ясное.
Он помогает Достоевски открыть прилавок, установить уток на воде, развесить пакеты с золотыми рыбками. Пару раз он подходит к двери автоприцепа и окликает Ниташу, но ответа нет – только неясное мычание из-под одеяла.
Достоевски кладёт руку на плечо Стена.
– Оставь её, сынок, – говорит он. – Такой характер. Пусть живёт по-своему. А ты – по-своему.