Мальчик, который видел демонов
Шрифт:
Я сел рядам с мамой, и какая-то женщина принесла поднос с едой. Маме есть не хотелось.
– Ты будешь, Алекс? – спросила она.
Я кивнул и накинулся на бобы и картофель.
– Вы знаете, что Алекс занят в спектакле? – обратилась мама к Ане.
– Да. В «Гамлете». Вы, наверное, очень им гордитесь.
Я почувствовал, что мама смотрит на меня.
– В его возрасте я едва могла читать. Он – лучший в классе по английскому языку и литературе. Это он взял не от меня, будьте уверены. Он такой умный, – долгая пауза, я успел подтереть гренком остатки подливы. – Иногда я думаю, что тяну его назад, – услышал я голос мамы, очень тихий.
– И чем, по-вашему, вы тянете его назад? – поинтересовалась Аня.
Мамино лицо вновь побледнело.
– Полагаете, для ребенка, который начинает, как я или Алекс, есть хоть какие-то шансы в этой жизни? Или считаете, что было бы лучше, если бы я вообще не родилась?
Аня переводила взгляд с меня на маму. Потом наклонилась вперед и взяла мамину руку.
– Я думаю, некоторые из нас сталкиваются в жизни с серьезными проблемами. Но уверена, со всем как-то можно справиться.
Мама погладила меня по щеке. От ее взгляда желудок у меня скрутило, и я не смог доесть гренок. Заметил стоявшего в дверях Руэна, но даже не посмотрел на него.
Тетя Бев – мамина сестра, хотя совершенно не похожа на нее. Собственно, никто и не подумает, что они сестры. Бев старше мамы на одиннадцать лет, десять месяцев и два дня, но выглядит моложе. У нее нет татуировок, за исключением черного завитка на левой лодыжке (по ее словам, это случилось, когда она «упала с дуба на Корфу»). Бывает, странно изъясняется, может сказать: «И вам тем же концом по тому же месту». Волосы у нее короткие и седые, как шерсть Вуфа, а на работе Бев целый день сует фонарик в уши и рты людей. На шее носит цепочку с золотым крестиком, хотя она не католичка, и в ее присутствии я никогда не произношу имя Лоренс, потому что так звали ее мужа, который украл у нее все деньги. Поселившись в моем доме, она прежде всего установила в дверной арке гостиной перекладину для занавески в душевой. Я смотрел на нее несколько минут, задаваясь вопросом: а вдруг ночью мозги моей тетушки вытекли через уши?
– Для этого, – объяснила она, сообразив, почему на моем лице такое недоумение. Откинула голову назад, схватилась за перекладину обеими руками и начала ими перебирать, продвигаясь вперед. И я не сразу заметил, что ее ноги не касаются пола.
– Ох! – вырвалось у меня, хотя я так и не понял, зачем ей это нужно.
Бев рассмеялась, спрыгнула вниз, а потом я увидел, что она зацепилась за перекладину ногами и повисла, как летучая мышь. То есть в нашей семье сплошь сумасшедшие.
Этим утром она поднялась в мою комнату и постучала в дверь. Я заметил, что дыхание у нее ровное и спокойное, и спросил:
– Почем ты не дышишь, как старая собака?
Тетушка недоуменно посмотрела на меня и поинтересовалась, что это значит. Я ответил, что мама всегда так дышит (я вывалил язык и тяжело задышал: хых-хых-хых), если поднимается на третий этаж. Морщины на лбу Бев разгладились, она засмеялась и поиграла мышцами рук. Я подумал, что для женщины это странно, хотя мышцы выглядели крепкими и напоминали луковицы в чулке.
– Если трижды в неделю заниматься стенолазанием, три этажа – сущий пустяк. – Она похлопала себя по бицепсу.
– Стенолазанием? Ты возьмешь меня с собой, когда полезешь в следующий раз?
– Конечно, – ответила Бев. – Надо только найти стену поблизости. Я уже давно здесь не живу и не знаю, где она находится.
– Стена есть за входной дверью.
Тетушка закатила глаза.
– Эта не та стена, про которую я говорю. – Потом она долго мерила меня взглядом, ее глаза напоминали леденцы. – В чем, во имя Марии и Иосифа, ты ходишь, Алекс?
Я посмотрел на свою одежду. Забыл закатать брюки.
– В костюме.
Тетя Бев громко рассмеялась, и ее смех напоминал уханье филина.
– Дорогой мой, нам надо пройтись по магазинам.
Прежде чем я успел ответить, она потащила меня вниз, чтобы покормить, и не позволила резать лук, опасаясь, что я могу порезаться.
– Но бабушка научила меня его резать, – возразил я, и внезапно она погрустнела и отвернулась к окну. Начался дождь.
– При бабушке твоей маме было лучше? – тихо спросила Бев.
Я пожал плечами.
– Думаю, да. Но бабушка не любила моего отца, и это огорчало маму. – От мыслей о бабушке все тело закоченело, и мне показалось, что холод здесь ни при чем.
– Мне действительно недостает бабушки.
– Мне тоже, Алекс.
Когда я посмотрел на тетю Бев, ее лицо расплывалось, а наше дыхание висело в воздухе, словно дым.
Глава 6
Замалчивающиеся потери
Аня
Я проснулась поздно и обошлась без утренней пробежки. Мышцы ног, спины, шеи так болели, словно я провела ночь на дыбе, а выглянув в окно, увидела, что идет дождь. Я приняла решение не трогать пока мои вчерашние записи, а вместо этого разобраться с электронной почтой. Я еще не ответила на звонки встревоженных подруг, даже Фай, моей лучшей подруги с начальной школы. Она звонила девятнадцать раз и отправила четыре сообщения с просьбой позвонить ей. Но я ограничилась короткими электронными письмами: «Привет, все в порядке, сожалею, что не удалось созвониться (встретиться)». Отправила их всем, кто знал Поппи. Решила, что извинюсь и объясню все позднее. Прежде всего требовалось разобраться с Алексом. Я быстро приняла душ. Потом поехала в свой кабинет. Распаковку вещей тоже отложила.
Когда я переехала в Эдинбург на учебу в медицинской школе, люди всегда спрашивали: «Каково это, вырасти в Северной Ирландии?» – и в их голосе слышался благоговейный трепет, будто мне удалось это первой. Именно тогда я почувствовала, какой опасной и изобилующей насилием кажется жизнь на моей родине: они видели во мне героиню, какой я, конечно же, не являлась.
С профессиональной точки зрения социальные шрамы Северной Ирландии глубоки и проходят не только через психику тех, кто пережил это насилие. Хотя политики и празднуют то, что они называют «миром», те из нас, кто имеет дело с простыми людьми, находят все, что угодно, но только не это. Здесь история насилия обычно измеряется количеством жертв, но есть и другие потери, замалчивающиеся, но очень тревожные: у одного из пяти североирландских детей возникают серьезные проблемы с психикой до достижения восемнадцати лет, часто выливающиеся в самонаказание. Так они реагируют на участие ближайших родственников в насилии. Я прекрасно понимала желание Майкла сохранить Алекса и Синди единой семьей, но вернулась на родину не для того, чтобы консервировать разваливающееся. Я ставила перед собой иную цель: заново строить жизни.
На автомобильную стоянку Макнайс-Хауса я приезжаю в 8:59 утра. Почему-то ожидаю увидеть припаркованный на отведенном мне месте потрепанный «Вольво» Майкла, напряженный взгляд которого требовал от меня поставить Алексу пятерку с плюсом, словно он сдавал экзамен на пригодность к жизни в своей семье. Если бы все было так просто. Мне следовало осознать это раньше: Майкл видит во мне врага. Хочет сблизиться со мной, чтобы повысить свои шансы уберечь Алекса от – термин Майкла – «психушки». И, полагаю, здесь у меня и Майкла цель общая: против своей воли я привязалась к мальчику, ощутила что-то очень знакомое в ситуации, в которую он попал, нечто близкое. И я чувствую, что мне по силам помочь ему: хотя помощь может оказаться совсем не такой, как представляет ее Майкл.