Мальчик с Голубиной улицы
Шрифт:
— Дядя Князев, правда, вы едете на войну? — с гордостью спросил я.
— Правда, правда, — сказал он на ходу и вошел в дом.
А конь был в сарае. О чем он думает там один? Не скучно ли ему?
Я чуть приоткрыл ворота в сырую тьму и проскользнул в сарай. Таинственный сумрак охватил меня.
Конь громко жевал сено и вздыхал. Вдруг он затих. Когда я привык к темноте, я увидел его внимательный, следящий за мной круглый глаз.
— Конь, — сказал я.
Он стукнул копытом и фыркнул.
Я дал ему клок сена, и он с достоинством взял его из моих рук, сжевал и, кажется, даже сказал «спасибо».
Я сказал ему:
— Конь ты мой! — И осторожно погладил мягкую, ласковую шерсть.
А когда в дверях появился Котя, я крикнул:
— Уходи отсюда!
И конь тоже топнул ногой.
Князев вышел из дому в кожаной куртке, с вещевым мешком.
— Ну, цыганенок, будем прощаться!
— А вы еще приедете, дядя Князев?
Он загадочно улыбнулся. Что значила эта улыбка?
И вот когда Князев собрался уехать, во двор пришел человек в черной шляпе, с длинными, до плеч, волосами, с громадным, похожим на шарманку, таинственным ящиком на спине.
— А ну-ка, сними на прощанье портрет, маэстро! — сказал Князев и усадил меня рядом с собой.
«Маэстро» установил посреди двора треногу, привинтил к ней свой черный ящик, накрылся черной простыней, навел свой телескоп. Он что-то долго искал и настраивал, словно мы были не тут, перед его носом, а на далекой планете. Потом вынырнул из-за черной простыни с всклокоченными волосами, подбежал к нам, осторожно, точно стеклянную, повернул мою голову, дернул меня за руку.
— Вот так, не шевелиться!
И теперь уже не прятался под простыней, а сделал очень испуганное лицо и приказал: «Улыбнитесь!», а сам выпучил глаза, поднял зачем-то шляпу и тревожно-торжественно объявил:
— Спокойно! Снимаю!
Молниеносным жестом фокусника он сорвал черную крышечку и зашептал: «Раз-два-три-четыре-пять-шесть…» У меня вытянулось лицо и одеревенела кислицей сведенная улыбка, — никогда это не кончится.
И как раз в это время ужасно захотелось чихнуть. Я сдерживался изо всех сил: «Нет! Нет!», и вдруг душераздирающий вопль «маэстро»:
— Испорчено!
И все началось сначала.
Опять: «Раз-два-три-четыре-пять…»
На этот раз я не чихнул.
Молниеносный взмах фокусника: черная крышечка на телескопе. Готово! Можно улыбаться, смеяться, чихать, плясать, ходить на голове, отрывать голову друг другу — теперь это не его дело.
Накрывшись той же черной простыней, «маэстро» копошился там, вздыхал, кряхтел, колдовал. Наконец потемневшими йодными пальцами вытащил негатив и бросил в вазочку.
Страшно незнакомые, сажей измазанные лица с белыми волосами альбиносов. Все ахали и ужасались.
— Момент! — предупредил «маэстро» и исчез под простыней.
Еще одна манипуляция, и нам вручили мокрые, пахнущие лекарством снимки-пятиминутки.
…На старом, лимонно выцветшем от времени снимке — Князев в буденовке с красной звездой, в кожаной тужурке, с засунутым за ремень наганом, вечно молодой, как сама революция. А рядом с ним — худенький, похожий на голодающего мальчик с большими, удивленно-печальными глазами, лихорадочно готовыми ко всему.
Иногда мне кажется, что и Князев помнит этого мальчика.
3. Двое с крашеными усами
В городке снова наступило безвластие.
Где-то за Курсовым полем шел бой.
На улицах было безлюдно. Лишь под тополями мальчики играли в орлянку. Играли и оглядывались, слышался звон монет и сопенье.
Котя в гимназической фуражке стоял у калитки, заложив руки в карманы длинных брюк, бренчал монетами и, зевая, следил за игрой. При метком ударе он говорил:
— Вот это да, вот это я тебе дам!
А если мазали, его палевые веснушки расцветали и он хохотал:
— Эй, мазило, уй, мазило!
— Не крутись под руку, — говорил Микитка, размахиваясь битком.
— А ты не ругайся! — кричал Котя и усиленно позвякивал монетами в кармане.
Наконец Котя не выдержал:
— Ну, и я поставлю!
— Стой, стой! — сказал Микитка.
На Котину монету он предварительно плюнул и потер рукавом, затем попробовал на зуб, кинул о камень и, когда она зазвенела, разрешил поставить на кон.
— Знаем мы ваших, — сказал Микитка.
Котя бил первый. Он размахнулся, словно в руках его был топор. И от удара кузнечной силы полетели искры, но монеты как лежали решкой вверх, так и остались, лишь врезались в землю.
А Микитка не торопился. Сначала он ударил об землю шапкой, потом, поплевав на биток, пошептал над ним:
«Инза-брынза, не хочу, цынза-брынза, спать хочу».И только тогда, присев на корточки, как-то неуловимо сильно и точно, как молнией, ударил тяжелым «заговоренным» битком. И все монеты сразу перевернулись.
— Фокус-покус! — сказал Микитка и, позевывая, небрежно собрал еще теплые от игры монеты.
— Ну, кто следующий?..
В это время недалеко прогрохотали выстрелы и в переулке появился человек — босой, без шапки. Он с опаской оглянулся и побежал в первые же открытые ворота.
Мальчики притихли. Котя как стоял с раскрытым ртом, так и остался не шевелясь, только толстые уши его по-заячьи поднялись из-под гимназической фуражки.
Вскоре в том же конце переулка показались два петлюровских сечевика в защитных жупанах, с крашеными усами и плетеными нагайками.
— Эй, недоноски! — закричал один из них. — Видели тут человека?
— Какого еще человека? — выступил вперед Микитка.
— Какого? С рогами! — передразнил усатый.
— А, ей-богу, не видели, — ответил Микитка.