Мальчики из блокады (Рассказы и повесть)
Шрифт:
Кумачи смотрели мое представление спокойнее других, они были не из того теста, чтобы пугаться при виде клочка рыжего меха.
Остальные зрители были младше годами, а потому - непосредственнее. Они переживали по-настоящему, и Мохнатое пугало их почти всерьез.
...Вот прямо передо мной сидит Верка. Она осунулась, и глаза ее, всегда выпуклые, блестящие, куда-то ушли, провалились, а под ними легли тени. И белая она. Я даже представить не мог, что лиловые щеки могут так бледнеть.
Мне тоже страшно, но страх мой веселый. Мурашки ползут по спине, а мне радостно. Мне радостно оттого, что я все могу. Скажу слово - смеются. Скажу другое - трепещут. Я могу все.
Две картонные коробки для обуви склеены донышками. В одной коробке кондитерская. В другой - конфетный склад. Повернул коробку - новая сцена. На складе штабелями лежат конфеты в ярких фантиках. Много конфет. Дорогих! Зрители ахают. Они не знают, что под фантиками хлебные катыши.
Девочка плачет на складе. Девочка хочет домой. От конфет у нее болят зубы, она мечтает о соленом огурце. Девочка плачет и зовет друзей. Но нет у нее больше бубенчиков, и не слышит ее Кавалер. А Матрос и подавно не слышит. Как вы помните, он отправился в плавание. Нелегко вернуться домой оттуда, где Атлантический океан загибается за мыс Доброй Надежды.
Кондитер кричит:
– Эй, девчонка, сколько конфет обфантила?
– Три тысячи пятьсот восемьдесят семь...
– А сколько съела?..
Девочка молчит. Она тихо плачет. Кувшин и Графин хихикают на окне, стараясь хихикать погромче, чтобы хозяин слышал.
Позвольте, как же мы забыли, что у Матроса есть перстень и что этот перстень волшебный?.. Стоит затуманиться и потускнеть камню, Матрос ни минуты не задержится в путешествии. Где бы он ни был - сразу спешит домой: дома неладно.
Корабль падает в пучину. Снова встает на волну. Паруса - в клочья. Руль - пополам. Да, нелегко вернуться домой...
А Кавалер? Ну да, конечно, он один на грустной вечерней дороге. Он призывно играет на флейте. Он горько взывает, он обещает Девочке каждый день покупать ее любимые вафли, только бы она вернулась домой. Он согласен терпеть насмешки, ехидные замечания и капризы...
Где-то близко звенят колокольчики. Кавалер бросается в ту сторону.
– Это ее колокольчики!..
Тогда тихо, вкрадчиво, осторожно я выдвигаю из-за спины руку. В руке - Оно. То, чему так трудно подобрать название. Оно рыжее и мохнатое. Оно шевелится, и оно бесшумно. Его не сразу заметишь, а когда заметишь, будет поздно...
– Гляди, гляди, там мохнатое!
– кричит Верка.
И в ту же самую минуту я слышу еще один голос, голос Сережи. Он кричит: "Полундра!" - и я сразу вижу то неожиданное и страшное, чего не видят зрители, потому что сидят спиной к воротам. Из подворотни, согнувшись в три погибели, ступая ритмично и прытко, словно на пружинах, хоронясь за поленницами дров, неожиданно выскакивая оттуда и быстрыми перебежками пересекая двор, взмахивая деревянными мечами, саблями и щитами, в блестящих шлемах-кастрюлях и шлемах-коробках из-под торта, к нам приближается неисчислимая, несокрушимая, неумолимая орда дома одиннадцать. И впереди - сам Чингисхан.
Он уже близко. Я вижу его кривую жестокую улыбку, его усики, нарисованные углем, и театральный бинокль, болтающийся на груди. Он торжествует сейчас, Чингисхан. Шутка ли - с такой армией незаметно войти в стан врага, окружить его, беспомощного, безоружного, неспособного сопротивляться... Набег! Классический черный набег!
– Полундра!
– отчаянно кричит Сережа и бросается вперед, чтобы защитить меня и театр своей грудью. Бесстрашный верный Сережа!
Боевой клич Чингисхана, подхваченный его армией. Крики и плач моих зрителей. Звон стекол. Дребезжание старой помойки, на которой пляшут победители.
Бежать поздно. Не глядя, я сгреб все, что мог, за пазуху и упал на землю, прикрыв собою свое богатство. Пусть колотят, пусть! Я не боюсь! Выдержу! Лишь бы их спасти - Матроса, Кавалера, Девочку!..
Я вижу, как горохом рассыпаются по двору мои зрители, как с гиком и свистом догоняют их враги и плашмя лупцуют мечами.
Я вижу Сережу, окруженного целой толпой. Вот он стоит, держится, мелькают его светлые кудрявые волосы, сжатый кулак... Но еще секунда, и Сережа исчез.
Потом я вижу Кумачей - они стоят у стены, все трое, рядом, плечо к плечу, отбиваются руками и ногами. Потом я перестаю видеть и Кумачей.
Ноги Чингисхана мнут и топчут корабль Матроса, втаптывают в лужу белые паруса. А рядом трое мальчишек отнимают что-то у Верки. Верка визжит, катается по асфальту... Вот один взвыл:
– Она кусается!
– и отскочил в сторону.
Этот крик послужил почему-то сигналом к отступлению. Даже Чингисхан, который сидел на мне верхом и уже вцепился в мои волосы, для острастки рыча и повизгивая, - даже он ослабил свою хватку.
– Холера!
– закричал он вслед своему войску.
– Куда, холера?!
Ему не ответили. Тогда он вскочил на ноги и, пихнув меня напоследок носком сапога, побежал к воротам.
В высоко поднятой руке он держал знакомый предмет, похожий на скипетр. Где-то я видел этот предмет, но сейчас не мог узнать его издалека.
Вражеская орда рассеялась так же внезапно, как и появилась.
Плачевное зрелище. Двор усеян обрывками цветной бумаги, картона, тряпок. Кто-то плачет, кто-то прикладывает к глазу осколок зеленого стекла. Я вытаскиваю из-за пазухи Матроса, Девочку... А где Кавалер? Вот Кувшин, Графин, вот рыжая рукавица...
Неужели его утащили враги? Чего только не представляется моему воображению: огонь, пляшущая орда, скорчившаяся в огне фигурка Кавалера... Я бросаюсь к воротам.
– Постой, постой!
Подбегает Верка. Протягивает руку. На грязной ладошке - Кавалер. Шляпа порвана пополам, шпага держится на волоске, левая нога сломана, а флейты нет!..
Я сталкиваюсь с Веркиным взглядом. В нем еще не остыла отчаянная смелость, безрассудная решимость: в бой так в бой! До конца так до конца! Кусать, щипать, рвать зубами, но не отдать! Ни за что на свете не отдать!