Мальчики Из Бразилии

Левин Айра

– Возможно, - сказал Либерман.
– Кто он такой?

– Музыкант. Если верить словам сестры, любовник фрау Дюрнинг. Жена была гораздо моложе Дюрнинга. И симпатичная к тому же.

– Сколько лет Шпрингеру?

– Лет тридцать восемь, тридцать девять. В ночь, когда произошел несчастный случай, он играл с оркест­ром в эссенской опере. Я думаю, что это избавляет его от подозрений, не так ли?

– Не можете ли вы мне что-нибудь рассказать о Дюрнинге?
– попросил Либерман.
– Кто был у него в друзьях здесь? В какие организации

он входил?

Хаас покачал головой.

– У меня есть только самые обыкновенные данные о его облике, - он порылся в бумагах, лежащих на пись­менном столе.
– Видел я его несколько раз, но никогда не общался с ним; они обосновались тут всего год назад. Вот они, данные: шестьдесят пять лет, сто семьдесят семь сантиметров роста, восемьдесят шесть килограм­мов.
– Он глянул на Либермана.
– О, вот одна вещь, которая может вас заинтересовать: у него был с собой револьвер.

– Неужто?

Хаас улыбнулся.

– Музейный экспонат, маузер «Боло». Его не чисти­ли, не смазывали и из него не стреляли Бог знает, сколько лет.

– Был ли он заряжен?

– Да, но, скорее всего, ему оторвало бы руку, решись он стрелять из него.

– Не могли бы вы сообщить мне номер телефона фрау Дюрнинг и ее адрес?
– попросил Либерман.
– И сестры покойного? А также адрес бара? И я двинусь.

Хаас написал все, что он просил, сверяясь с данными из папки.

– Могу ли я осведомиться, - спросил он, - почему вы заинтересовались этим происшествием? Ведь Дюр­нинг не «военный преступник», не так ли?

Либерман глянул на старательно писавшего Хааса и, помолчав, сказал:

– Нет, насколько я знаю, он не имеет отношения к военным преступникам. Но он мог быть в контактах с кем-то из них. Я проверяю слухи. Может, ничего в них и нет.

Бармену в «Лорелее» он сказал:

– Я ищу тут его приятеля, который считал, что происшествие не было несчастным случаем.

У бармена расширились глаза.

– Не может быть! Вы хотите сказать, что кто-то сознательно?.. О, Господи!

Он был маленьким лысым человеком с усами с наво­щенными кончиками. На красном лацкане сюртука кра­совался большой значок с улыбающейся физиономией. Он не спросил у Либермана фамилии, и тот не стал представляться.

– Часто ли он посещал вас?

Нахмурившись, бармен пригладил усы.

– Мм-м... как сказать. Не каждый вечер, но раз-два в неделю. Порой и днем заходил.

– Насколько я знаю, в тот вечер он был тут не один.

– Это верно.

– Был ли он с кем-то до того, как ушел?

– Он был один. Вот точно, как вы сейчас. Он ушел в большой спешке.

– Да?

– Ему еще и сдача причиталась, восемь с половиной марок, но он не стал даже дожидаться ее. Он всегда хорошо оставлял на чай, но не столько же. Так что я собирался вернуть их ему, когда он снова появится.

– Он о чем-нибудь говорил с вами, когда сидел тут и пил?

Бармен покачал головой.

– По вечерам я не могу позволить себе прохлаждать­ся за болтовней. Школа бизнеса устроила вечеринку, - он показал из-за плеча Либермана на зал, - и с восьми часов мы тут носимся как угорелые.

– Он тут ждал кого-то, - сказал с другого конца стойки бара круглолицый пожилой мужчина в жокей­ской шапочке и потрепанном плаще, застегнутом до самого горла.
– Он то и дело посматривал на дверь, словно ждал появления кого-то.

– Вы знали герра Дюрнинга?
– спросил Либерман.

– И очень хорошо, - сказал старик.
– Я был на похоронах. Там было так мало народа! Я был просто удивлен.

И обращаясь к бармену, он сказал:

– Знаете, кого там не было? Оксенвальдера. Что меня удивило. Чем же таким важным он был занят?

Он обеими руками поднес ко рту пивную кружку и опустошил ее.

– Прошу прощения, - сказал бармен Либерману и двинулся к другому концу стойки, где сидели несколько человек.

Встав, Либерман прихватил с собой свой томатный сок и портфель и пересел поближе к старику.

– Обычно он располагался с нами, - старик вытер рот тыльной стороной ладони, - но в этот вечер он сидел один, вот тут, посередке, и все время посматривал на дверь. Кого-то ждал, все время сверялся со временем. Апфель говорит, что, наверное, ждал того коммивояже­ра, который был тут предыдущим вечером. Он же любил поговорить, наш Дюрнинг. Честно говоря, мы не особен­но жалеем, что его тут нет. Поймите меня правильно, мы, конечно, любили его и не потому, что порой он всем ставил выпивку. Но он бесконечно рассказывал одни и те же истории, снова и снова. Хорошие истории, но сколько же можно их слушать? Снова и снова, и все то же: как он обдуривал самых разных людей.

– И он их рассказывал тому коммивояжеру, что был тут предыдущим вечером?
– предположил Либерман.

Старик кивнул.

– Он продавал какие-то лекарства. Сначала он бесе­довал со всеми нами, расспрашивал о городе, а потом сел вместе с Дюрнингом, который говорил без умолку, и они смеялись. Наконец-то он нашел настоящего слушателя своим историям.

– Это верно, я забыл, - добавил бармен, возвраща­ясь к ним.
– Дюрнинг был тут и в вечер до несчастного случая. Что было странно для него: два вечера подряд.

– А вы знаете, сколько лет его жене?
– спросил старик.
– Я-то думал, что она его дочка, а оказывается, что она жена, то есть вдова.

– Вы запомнили того коммивояжера, с которым го­ворил Дюрнинг?
– спросил Либерман у бармена.

– Не знаю, кем он был, - ответил бармен, - но запомнил. Со стеклянным глазом и с этакой манерой щелкать пальцами, которая меня чертовски раздражала; словно я все время должен к нему подскакивать.

– Сколько ему было лет?

Бармен аккуратно разгладил усы и подравнял их кон­чики.