Мальчики с бантиками
Шрифт:
Мачта уже вошла в степс, ее тело юнги прихватили к банке скобою нагеля. Теория и практика – вещи разные. Савка назубок знал вант-путенсы, банты и боуты, кренгельсы и люверсы. Но совсем иное дело, когда с этими названиями надо схватиться на практике. Ветер рвал штанги из пальцев, а сырая шкаторина паруса, обтянутая понизу тросом, больно стегала по лицу, полоскаясь на ветру с гулким хлопаньем, словно стреляла пушка.
– Скверно! – сказал Аграмов, закуривая папиросу и пряча обгорелую спичку обратно в коробок, чтобы не мусорить в море. – С такими успехами вам, ребята, не на флоте служить,
Он приказал спустить парус, разобрать рангоут и зачехлить его, как было раньше. Дьявольская работа началась заново, но Финикина мачтой уже не огрели по голове – и на том спасибо. Аграмов заставил юнг проделать всю операцию с постановкой рангоута раза четыре подряд, пока не наловчились.
– На фалах! Паруса поднять… Выбрать фалы, черт бы вас взял! Осади галсы… Шкоты, шкоты держи! Не хлопай ушами!
На берегу шкоты – обыкновенные веревки. Но в море они ведут себя, как бешеные гадюки. Савка даже взмок, удерживая их, а Федя Артюхов сорвал ноготь, кровью забрызгал штаны. Сидеть под парусом на банках уже нельзя – когда поставлен парус, команда перемещается на днище. Капитан первого ранга убрал флаг с кормы.
– Разрешаю свистеть, – сказал он, меняя на руле румпель. – Старые марсофлоты свистом подзывали к себе нужный ветер и свято верили в чудеса…
Настал покой и тишина. Все примолкли. Каперанг ловко «забрал» ветер в парус, и шлюпка легла на борт. Легла столь круто, что вода, тихо журча, неслась вровень с лицами юнг. Лишь узенький планширь отделял их от морской стихии. Жутковато!
– А не перевернемся? – спросил Поскочин.
Аграмов глянул за корму, где – в дымах пожаров – уже давно терялся соловецкий берег. На глаз он измерил расстояние:
– Надеюсь, что доплывешь, если перевернемся! – И еще круче вывел шестерку на сильный ветер. – Сейчас полный бакштаг левого галса… Вы поняли? – спросил он юнг.
– Это мы знаем… – отвечали они. – Учили… как же!
Верхушки волн уже заплескивали шлюпку, бездна неслась возле самых губ. Можно было пить таинственную глубину, насыщенную рыбой, медузами и мраком. Из этой глубины, топорща усы, иногда выскакивали солдатиком пучеглазые тюлени…
Когда возвращались обратно, Аграмов приказал:
– Раздернуть шкоты!
Парус, вырвавшись из-под власти людей, сразу заполоскал бессильно, и шлюпка, потеряв ветер, остановилась. Солнце пекло сверху мускулистые спины. Даже сюда, в такую даль, залетали с материка слепни, и юнги били их на спинах звучными шлепками ладоней. Аграмов глянул за борт – дно моря уже смутно виднелось под ним.
– Каждый пусть нырнет и в доказательство того, что он побывал на грунте, пусть принесет мне в презент сувенир со дна моря…
Штаны сразу долой! С хлопаньем пробивая головами теплые слои воды, юнги вонзались в ледяное море. Савка испытывал блаженство. Плыли перед ним раскрытые красные зонтики медуз, и он, балуясь, ловил их руками. Было забавно видеть своих друзей, что рядом с ним сильными рывками уходили в глубину, и он тоже спешил за ними – на грунт! Что-то черное завиднелось… А-а, это кормится тюлень, рылом разрыхляя залежи придонной ракуши. Вот ползет, вся в иголках, пемзо-пористая звезда. Хвать
– У меня – во! – кричали. – А у меня – ил!
– Молодцы, – кивал им с кормы Аграмов. – Штаны вас ждут…
В очень сильный ветер юнг в море не выпускали. Боялись, как бы они не совершили поворот «оверкиль», иначе говоря, чтобы шлюпка не опрокинулась кверху килем. Но Аграмов, когда заваривалась штормяга, напротив, бросал ветру вызов. Ставил на шестерке паруса и в одиночку уходил на ней в открытое кипящее море… в гневно кипящее!
– Вот старик, – восхищались юнги. – Ему Нептун – родной дядя… Посуди сам: нас шестеро да еще старшина на транце. Всего четырнадцать рук. И то едва справляемся с такелажем. А он один, всего-то две руки, и не боится идти в такой ветер… Силен!
Они уже по себе знали, какой это адский труд, когда жесткая парусина становится разъяренной, а ветер выплескивает из рук острые шкоты, раня ладони до крови. Аграмов проделывал это всегда один, рискуя только своей жизнью… Юнги тревожились у костра. Дневальные по шлюпочной гавани всматривались в море:
– Ничего. Только пена летит… Где же он?
К ночи – прямо из шторма! – шестерка с одинокой фигурой каперанга на корме, обрушив паруса, с яростным шипением вылезала форштевнем на мокрый песок. Аграмов шагал на свет костра.
– Откачайте воду. Приберите рангоут. Я пошел спать…
Юнги готовились к выпуску. Но и враг готовился сорвать выпуск специалистов на советские флоты. Теперь уже никто не верил, что леса горят по халатности юнг. Перестали бранить и курящих. Школа юнг задыхалась в дыму. Дымом пропитались вся роба и постели. Спишь, а в ноздри тебе, словно два острых ножика, вонзается дым.
Соловки полыхали в загадочных пожарах, возникавших всегда неожиданно и в самых различных местах архипелага. Прочесывание окрестных лесов с оружием ничего не дало: враг умело прятался.
Однажды на занятиях повторяли пройденный материал. Савка мечтательно смотрел в окно класса. Видел он там озеро, видел лес, растущий на другом берегу. Ондатры плавали, воздев над водою свои крысиные мордочки, а за ними реяли флажки белых бурунов, словно по озеру двигались подлодки под перископами… До чего же прекрасны соловецкие озера и как вкусна в них вода! А названия – просто дивные: Ягодное, Пустынное, Хлебное, Благодатное, У Креста, Палладиево, Осинка, Великопорточное… Ныряешь в такие озера, будто окунаешься в давние времена Руси.
Но… что это? Савка вскочил из-за стола:
– Смотрите! На том берегу огонь!
Теперь все видели. Стоял себе лес в тишине, все было спокойно, и вот он уже в огне. А рядом учебный корпус… Класс рулевых, словно сговорившись, одним махом отворил окна и попрыгал вниз. Один за другим – бултых в озеро и поплыли в робах. Пожар быстро разбегался вдоль берега, приближаясь к Савватьеву, и сначала было непонятно, как его тушить. Джек Баранов догадался:
– Снимай голландки! Забивай пламя…