Мальчишник

Коршунов Михаил Павлович

Учиться мы ходили в школу, получившую имя Белинского за успешное преподавание русского языка и литературы: «В ознаменование 125-летия со дня рождения великого русского критика В. Г. Белинского присвоить школе № 19 за отличную постановку преподавания русского языка и литературы имя Виссариона Григорьевича Белинского» (из постановления Моссовета, 1936 г.). Расположена была школа на Софийской набережной (ныне Мориса Тореза), за Большим Каменным мостом. Здание в стиле классицизма. В конце шестидесятых годов школа переехала в новое помещение, так как прежнее уже больше нельзя было «населять ребятами»: стало для этого слишком ветхим.

Здесь,

в школе на Софийке и в доме на Берсеневке, Лева Федотов начал школьные годы, свою юность, свои многогранные занятия, свои дневники. Здесь произошло становление его личности, началась его большая судьба. И никаких специальных учителей у него не было: все как у всех. Теперь школа за Малым Каменным мостом. Мы с Олегом Сальковским, по просьбе нашего учителя литературы Давида Яковлевича Райхина, должны были прийти в школу, чтобы рассказать о Леве, о нашем классе. Я назначил Олегу свидание у Малого Каменного. Олег явился прямо с работы, и мы отправились в путь по набережной обводного канала.

— Прежде на канале отстаивались баржи, — сказал Олег.

— И берега были земляными, поросшими травой, — вспомнил я. — Летом мы здесь купались, загорали. Ваня Федюк приходил, братья Бабушкины. Юрка Закурдаев, тот вообще из воды не вылазил, во флот собирался. Сережа Ландер хорошо плавал.

— Куда Левка выпустил Телескопу, когда уезжал в эвакуацию? — вдруг спросил Олег.

У Левки в аквариуме на подоконнике жила глазастая рыбка, назвал он ее Телескопой.

— Думаю, сдал в школьный аквариум. Многие ребята сдали своих рыбок. Зина Таранова мне сказала.

— Как страшно все помнить, — признался я.

— Тебя это мучает?

— Мучает непоправимостью.

— Экая, братец, метафизика, — с Левкиной интонацией произнес Олег. — Подход к явлениям природы как к неизменным.

— Значит, мы идем сейчас со своей метафизикой. И будем о ней говорить.

— Будем, — согласился Олег.

На пороге школы в сером костюме, подтянутый, с орденскими планками, стоял заслуженный учитель РСФСР, в войну — армейский капитан Давид Яковлевич Райхин: поджидал нас. Вот и встретились мы с учителем. Пусть и в другом месте, в другом, чужом для нас здании, но с неизменными былыми воспоминаниями и чувствами; с неизменной нашей метафизикой.

В зале собрались ученики, молодые преподаватели. Давид Яковлевич «явил нас народу», и мы с Олегом начали рассказывать, отвечать на вопросы. Запустили магнитофон, который я принес, — зазвучала пленка с текстом Левиных дневников, надиктованных Викой, Олегом и мною, и в школу на какое-то время вернулся Лева.

Так с чего мне начать книгу? О Леве? О школе? О времени? О нас? Дом на Серафимовича пережил счастливые дни, праздничные, когда в подъездах выстилались ковры и все отправлялись на первомайскую демонстрацию или когда ходили друг к другу в гости: Новый год, дни рождения, играть в шахматы и мрачные, трагические, когда то в одной квартире, то в другой глубоко по ночам внезапно вспыхивали сразу все окна, опаляя двор зноем беды: данная квартира опустеет, и приварят к ее дверям красную сургучную печать — красный ярлык исчезновения. Наши ребята научились вызволять из-под печатей личные вещи, необходимые для жизни: спускались с балкона на балкон по веревке и так, через балконные двери, проникали в опечатанные квартиры. Или — нагревали лезвие бритвы, срезали печать, а потом, намазав печать клеем, восстанавливали. Опасные это были игры, но берсеневские ребята накапливали опыт. Постепенно ковры в доме истрепались, новых не выдали и путались в подъездах под ногами уже лохматые обрывки. Эти обрывки и поныне можно еще встретить в тех подъездах, которые не встали на капитальный ремонт. Жильцам при въезде в дом выдавались «Правила обращения с предметами оборудования в квартирах дома ЦИК—СНК». Как-то: не вешать никаких предметов на выключатели и переключатели и вращать выключатели

и переключатели только по часовой стрелке; не ударять по трубам тяжелыми предметами и не становиться ногами; не класть на радиаторы и трубы бумагу, тряпки и другие предметы; не трогать и отнюдь не отвертывать медные воздушные краники в пробках радиаторов; в случае присоединения нагревательных приборов, берущих свыше двух ампер, — вопрос предварительно согласовывать с МОГЭСом. Всего двадцать пунктов.

Так с чего мне начать книгу?

— Начни с подземных приключений, — сказала Вика. — Из всех ваших затей, это была, пожалуй, самая серьезная.

— И, пожалуй, самая забавная, — добавил я, — как и правила обращения с предметами оборудования в доме.

ЛЕГЕНДА О ТРЕХ МАЛЬЧИКАХ

Глубокий снег. Протоптаны тропинки — белые в чистом, недавно выпавшем снегу. Я открыл белую как снег дверь, рядом с которой вывеска — «Научно-исследовательский институт культуры», и сразу — церковный зал. В зале: длинный под зеленым сукном стол для заседаний, вокруг — зеленые стулья, у окна — кафедра, рядом с кафедрой — грифельная доска. Пианино. Из-под купола спускалась на длинной штанге люстра-блюдо, с привязанными еще новогодними украшениями. На выбеленных стенах — квадратики и прямоугольники старинной росписи, как будто бы почтовые марки из серии «Древняя Русь». Результат пробных расчисток стен и купола.

Постучал в дверь — «Сектор садово-парковой архитектуры».

Три молодые женщины сидели за канцелярскими столами и пили чай: обеденное время. Я извинился.

— Ничего. Вы по какому вопросу?

— Я по поводу этого здания, а точнее — подвала.

— Вы архитектор?

— Нет.

И тогда, чтобы не терять времени на долгие объяснения — кто я, что и почему, — положил перед ними «Комсомольскую правду» с фотографиями — моей и Левиной. Одна из женщин — позже узнаю, что ее зовут Ольгой Владленовной Мазун, — восклицает:

— Мне еще в детстве бабушка рассказывала, что трое ребят искали подземный ход в Кремль! Но их завалило, что ли…

— Нет. Не завалило, — ответил я. — Видите — сижу перед вами. Сколько же лет бабушке? — не выдержал, поинтересовался я.

— Скоро девяносто. Она до сих пор живет в этом доме, — кивнула Оля в сторону бывшего дома Советов, который был виден в небольшое церковное окошко.

Я сидел в уютной комнате сектора садово-парковой архитектуры и слушал Ольгу Мазун, а она продолжала рассказывать о бабушке и о нас, мальчиках из далекого прошлого.

Из дневника Левы Федотова. Отныне Лева станет третьим автором книги, как скажет о нем Елена Селезнева.

7 декабря 1939 г.

Сегодня на истории в тесном маленьком классе Сало нагнулся ко мне и с загадочным видом прошептал:

— Левка, ты хочешь присоединиться к нам… с Мишкой? Только никому… никому… не говори.

— Ну, ну! А что?

— Знаешь, у нашего дома, в садике, стоит церковь? Эта церковь, кажется, Малюты Скуратова.

— Ну?

— Мы с Мишкой знаем там подвал, от которого идут подземные ходы… Узкие, жуть! Мы там были уже. Ты пишешь «Подземный клад», так что тебе это будет очень интересно. Мы снова на днях хотим пойти в эти подземелья. Только никому не надо говорить. Это вообще не следует разбалтывать.

— Можешь на меня положиться, — серьезно сказал я. — Если нужно, я умею держать язык за зубами. Так и знай.