Мальчишник

Коршунов Михаил Павлович

В течение всего урока Салик рассказывал мне об их былых приключениях в подземелье. Я только загорелся страстью и любопытством.

На перемене меня Мишка спросил: сказал ли Сало о подземельях Малюты Скуратова?

Я сказал, что да.

— Мы, может быть, пойдем завтра, — проговорил Михикус. — Так как на послезавтра у нас мало уроков. И пойдем часа на три. Ты только надень что-нибудь старое. А то там, знаешь, все в какой-то трухе. Мы, дураки, пошли сначала в том, в чем обычно ходим. А я еще даже надел чистое пальто, так мы вышли оттуда все измазанные, грязные, обсыпанные, как с того света.

Отчетливо

помню свое пальто. Оно не то что испачкалось, а истерлось, изодралось, в особенности на локтях. Мама недоумевала: что случилось? Где я умудрился побывать? Я ответил уклончиво и значительную часть вины за почти погибшее пальто взвалил на Олега. Это, мол, он предложил обследовать «тут один подвал… в школе попросили». Возможно, Олег поступил дома подобным же образом — вину за свое почти погибшее пальто возложил на меня или школу. Главное было — не выдавать тайну церкви, и не просто церкви, а ее подземелья, прибежища самого Малюты Скуратова. Мы даже свои следы на снегу замели шапками, чтобы никто не обнаружил, что мы побывали в подвале. В тот день выпал снег.

— А ходы там, ух ты!.. На полу какая-то плесень цветет. Сыростью пахнет. Пещеры, прямо. И тишина. Ни черта не видно. Мы специально заготовили свечи. И фонарь. Иначе пропадешь. Если потеряешься, заблудишься — пропал. Ведь там и развернуться-то негде… Что, если обвалится?

Я слушал, и любопытство овладевало мной все больше и больше. Я представлял себе мрачные темные ходы, сырые и низкие, зловещие залы с плесенью по стенам, подземные переходы, колодцы. И это все переполнило мою чашу терпения и воображения. Я не представлял себе, что мне скоро суждено это увидеть наяву. Короче говоря, я дошел до высшей точки напряжения. Мне даме трудно описать все мои чувства.

Читаю Левины дневники и понимаю его чувства, его напряжение. Действительно, существовала и до сих пор существует легенда о церкви и о доме Малюты Скуратова. О подземном ходе под Москвой-рекой в Кремль. И уж конечно, эти факты никак не могли пройти мимо Левки, не взволновать его до предельной степени, как взволновали они меня и Олега.

На геометрии, в физическом кабинете, Сало начертил мне примерный план тех ходов, которые они уже находили с Мишкой. И я его постарался запомнить. Но дома мной неожиданно обрело сомнение. Почему-то вдруг показалось, что Мишка и Сало меня просто разыгрывают, потешаются над моей доверчивостью. Я решил вести себя осторожно и более сдержанно.

Мне в голову пришла небольшая хитрость. Прекрасно помня план подземелья и церкви, начертанный Олегом, я решил сверить его с планом, который должен был бы по моей просьбе начертить Михикус. Ведь нет сомнения в том, что они заранее по этому поводу не сговорились.

Ну, Левка! Ну, недоверчивый! Ну, бдительный! Хотя в отношении нас с Саликом он, вероятно, был прав. Мы с Олегом любили, говоря современным языком, импровизации. Нас томила неизбежная тяга к таинственному — мы ведь увлекались Конан Дойлом, а не «Историей земли» или «Историей человека», любимыми Левиными книгами. И по отношению к Левке, к его целям и задачам в жизни были в каком-нибудь мезозое или палеозое, среди хвощей и папоротников. Не иначе. Значит, если бы мы и задумали разыграть Левку, то тут же и попались бы!

Я предложил Мишке начертить примерный план ходов.

— Да я его не помню, — ответил он.

Я пристал к нему, чтобы он все-таки начертил.

— Ну хотя бы кое-как.

—

Да так трудно. Ну ладно. Вот смотри. — И он стал набрасывать самостоятельный план залов и ходов на тетрадочном листе.

План был в точности такой же, как у Сальковского. После этого Мишка стал мне рассказывать об остальных приключениях в подземелье.

А приключения у нас были. Олег из-за своей грузности то и дело застревал в узких проходах, поэтому детально мы их не обследовали. Да и возник «дефицит времени». Может быть, тогда впервые родилась мысль пригласить тощего Левку, к тому же художника и писателя. Забыл сказать, у Олега еще имелась кличка — Мужик Большой.

Под ногами что-то похрустывало, потрескивало. Когда достигли маленького «зала», где можно было стоять почти в полный рост, мы с Олегом увидели, что кирпичный пол усеян мелкими скелетами мышей — они-то и потрескивали. Но это только начало. Потом, когда добрались до следующего «зала», в углу перед нами предстало то, чему и полагалось быть по нашим убеждениям в местах, отмеченных именем Малюты Скуратова, — черепа и кости. В этот зал мы попали, разобрав предварительно современную кирпичную кладку. Очевидно, ей следовало служить преградой таким упорным «проходчикам», вроде нас. И колодцы были. И плесень была. И тишина. И Олег еще копотью от свечи на потолке изобразил череп и две скрещенные кости. Если бы нас на самом деле засыпало, завалило, то, так как никто не знал, куда мы с Саликом отправились, вряд ли сообразили бы, где нас искать. Я не говорю, что мы погибли, но хлопот доставили бы немало и себе, и родителям. Да, недавно Олег мне напомнил: мы надевали маски из марли, потому что прослышали, что подвалы церкви были в свое время выбелены, продезинфицированы: результат борьбы с чумой и холерой, которые некогда бушевали в России. Как же, грамотные! Знаем! Это все, конечно, добавляло остроты нашим ощущениям.

Я впервые услышал о доме Малюты Скуратова, о его церкви и подземном ходе под Москвой-рекой от краснодеревщиков, мастерская которых одно время помещалась в церкви, в трапезной. У краснодеревщиков часто бывал мой отец — заказывал рамы для своих картин или ящики для радиоприемников, которыми он увлекался, сам собирал их.

— Знаешь что, Мишка, — сказал я. — Я думаю это подземное путешествие несколько преобразить. До этого ты с Олегом ходил ради любопытства, а теперь я предлагаю захватить карандаш и тетрадку, чтобы кое-что там зарисовать, записать наш путь, а также наши разговоры. Нанести точный план ходов. Это все нам впоследствии может пригодиться с научной точки зрения. (Вот на это мы с Олегом — двое ленивых — и рассчитывали.)

— Это хорошо, — согласился Михикус. — Ты ведешь дневник, все запишешь. Ты и рисовать умеешь. Так что будешь и зарисовывать.

— Что ж, я согласен. А знаешь еще что, — сказал я. — Нужно будет нам обязательно записать наши самые первые слова при входе в подземелье. Это будет потом интересно. Ты понимаешь меня, Миша? Мы расположимся где-нибудь в какой-нибудь каморке и запишем все. Ну, наверное, первым делом вы меня спросите, ты или Сало: «Ну, Левка, как здесь?» А я, очевидно, отвечу: «Мда-а… так… ничего».

— Это действительно интересно записать, — сказал Михикус. — Самые наши первые там слова. Это здорово.

— А я и это запишу в дневник, — сказал я.

— Что?

— Да вот это, что ты мне сейчас говорил. Так что я все запишу. (Ведь все и записал.)

— Так без конца можно. И это… И это…

— Я обязательно запишу в дневник и эти твои слова.